плуты, приехавшие в город для тёмного дела. Извозчик, неизвестно отчего, слухи эти подтвердил, да еще и прибавил от себя: «Оне насильно меня держут. Ножичком грозились. Вот и вожу их по делам лихим. Нет мочи, перед Богом грешно, а делать нечего, боюсь я погибели». За это мягкосердные чумщские мужики подливали ему бесплатно в кружку и утешали так: «Ты, братец, не менжуйся, тебя не выдадим, и бар твоих отучим людёв обижать». Извозчик стыдился за свой обман – потому очень быстро нарезался и уснул прямо в кабаке под лавкою.
В это же время жена секретаря Никифора, которой он из неосторожности и в обход наставления начальства рассказал о необычной телеграмме, разнесла весть всем своим подругам и даже презираемой ею за склонность к сплетням свояченице. Невесть откуда стало известно, что Ободняковы, теперь называемые в народе никак иначе как «взбрыкнувшие богатеи», приехали в город с целью бурения скважин минеральных источников и обустройства санатория. Ученые и не очень мужи города принялись прикидывать какими это начинание грозило пользами Чумщску и лично им. Выходило, что польза намечалась немаленькая. Приток паломников, которым нужны будут съемные углы и пропитание, постройка новых объектов, рабочие места в самом санатории и на скважинах, облагороженный город. Ну, и, конечно минеральная вода, жителям, по всей видимости, полагалась бесплатно.
Другие говорили, что «взбрыкнувшие» артисты будут строить дирижабль, чтобы наблюдать за небесными телами. Поговаривали что, в Чумщске уникального качества небо, какого нигде нет, и можно через него разглядеть такие планеты, которых даже и в учебниках еще не отмечено. Жители вскидывали глаза вверх и действительно находили качество неба отменным, в душе посмеиваясь над второсортным небом жителей Ючицы. Услыхав, что вскорости будут нанимать рабочих для постройки летательной махины, инженер Бродовский пьющий до этого сорок дней запоем, вышел из него, побрился и купил новый инструмент в долг, в счет будущего заработка.
Люди в Чумщске словно сдурели. Видимо от скуки, одолевавшей их вот уже несколько лет, сделались они очень активны и разговорчивы. Фантазия уездных горожан работала так, что ей бы позавидовал любой писатель или какой другой сумасшедший. Какие только качества не приписывали Ободняковым, какие только прожекты не выдумывали за них. Даже старушки, торговавшие яблоками и редко пускавшиеся в полемику, вдруг объявили, что артисты привезли с собою говорящего не-то змия, не-то ящерку, и что умеет этот зверь петь матерные песни.
Местный юродивый тыкал пальцем в лица прохожим и сквозь смех кричал: «Настало время чудесам, окаянныя!»
Ближе к полудню дошли вести, что артисты устроили оргию в степаненковских банях. И чуть было не подожгли ее. Атмосфера в городе стала такой, что казалось, поднеси спичку – и все взлетит на воздух.
Теперь афиши, которые уже с неделю висели в городе, и не привлекали особого внимания, стали на вес золота. Их срывали и вешали в квартирах как картины или иконы. Все с уважением разглядывали фотографическую карточку Ободняковых и находили новые смыслы в замысловатой гимнастической композиции, которую изображали артисты. Предприимчивый лавочник, тот самый, что хотел увильнуть от дуэли, сделал копии изображений и теперь торговал ими как любовными, поздравительными и даже соболезнующими о потере родственника открытками.
Тем временем фон Дерксен судорожно подсчитывал прибыли. Все билеты были распроданы еще до окончания рабочего дня, весь город желал взглянуть на чудаковатых господ: убийц, миллионщиков, укротителей гадов, астрономов, артистов и построителей небесных машин. Тогда Генрих приказал своему секретарю Гавриилу напечатать еще триста контрамарок с припискою «стоячие места», однако и эти билеты были раскуплены за полчаса. Тогда изворотливый фон Дерксен стал выписывать совершенно уж ни на что не похожие контрамарки, на которых вовсе не было никаких приписок и даже контрольного номера. На возмущения покупателей фон Дерксен отвечал: «Там на месте будем посмотреть». Покупали за милую душу и перепродавали втридорога. В любое другое время фон Дерксен не допустил бы утечки такого рода доходов мимо своего кармана, но сейчас было не до того. В конце концов, Генрих и сам потерял счет проданным билетам и лишь бросал мятые купюры в огромную коробку под ногами, смахивая со лба пот. Наконец, поняв, что, пожалуй, достаточно, господин смотритель училищ и изящных искусств закрыл кассы и крикнул подавать щи с потрошками.
IX
Жара в этот день повисла чудовищная, ко всему прочему духота, людность, всюду пыль, зола, переставные лестницы, черепица и тот особенный летний дух, известный каждому живущему в маленьком городке и не имеющему возможности нанять комнату поближе к природе, – все это растрепало и без того уже истощенные нервы Ободняковых. Нестерпимый же запах краски, который доносился от стен полицейского управления, сам его пёстрый фантастический вид, довершили удручающий и несколько диковатый колорит картины. Чувство глубочайшего удивления и интереса, пополам с усталостью мелькнуло на миг в тонких чертах артистов. Наконец, они вместе с Фёдором Долиным – хозяином дома, в котором квартировался Вонлярлярский, в сопровождении задыхающегося и обильно потеющего чумщского исправника, капитана по фамилии Жбырь остановились у порога полицейского управления, чтобы перевести дух. На здании красовалась вывеска «Детский сад г-на Фрёбеля».
– Я так и знал! – бормотал Усатый, – я так и думал! Это уж всего сквернее! Вот какая-то пошлейшая мелочь может загубить всё дело! Как мы могли угодить к полицейскому? За что? И ведь словно испытывает нас кто – одно злоключение за другим. Всё это произрастает из какой-то внутренней нашей неуёмности.
– Бросьте сокрушаться! – отвечал Крашеный, – ничего и не приключилось. Не проявляйте слабости! Если вы думаете, что кому-то можно вменять в вину врожденное благородство и смелость не бежать опасности, то не того соратника я себе выбрал. Это ли те идеалы, о которых мы размышляли под крышею нашего дилижанса, прокладывая торную дорогу к высокой цели? Да и разве нарушили мы закон? Что есть капитулярий, который запрещает сочувствовать несчастным, что есть мораль общества, в котором помощь нуждающимся возводится в категорию порицания, высмеивается и преследуется?
На этих словах, он гордо посмотрел на исправника, а затем на Долина.
– Человек, помогающий свинятине – сам свинятина и есть, – грубо отозвался доселе молчавший Федор, – вы кому вздумали сочувствовать – негодяю и бабе Вонлярляскому? Он же вас на фуфу поддел! Трубу вам подзорную впихнул? Венецианскую, мастером Галилеем исполненную?
Артисты переглянулись.
– Знаем, знаем! – довольно продолжал Долин, – Я сам когда-то поддался на его завиральные побасёнки, приютил и уже год ни копейки за наём дома не вижу. Я его и по-людски просил, и умолял, и увещевал, и даже выкуривать пытался и осадой брать – все без
