телу, добрался до самого рта, до самых корней моих вставивших дыбом волос. Мне резко захотелось возразить ему, сказать очередное оправдание на свой счёт… но мне не хватило сил даже для того, чтобы произнести хотя бы одно слово. Потому что я понимал: предстоящая месть – мой долг, от которого невозможно увернуться, не поддавшись совестным мукам. Долг перед единственным другом, отдавшим мне гораздо большее, чем я мог принять.
Звучит странно, но именно так мой разум воспринимал происходящее.
– Обязательно убьёшь, – продолжал Роман.
– Как? – спросил я, начав забываться. Перед мысленным взором возникал только один образ – образ раскрытого гроба и лежащего в нём друга.
– Ты и сам всё прекрасно знаешь, – довольно промурчал он в ответ.
«Кафе» – подумал я, и словно по повелению некой цепной реакции в голову ворвалась напугавшая меня картина: чёрный силуэт человека с поднятым над головой кухонным ножом со сверкающим как разветвляющаяся полоска молнии в ночном небе лезвием с тонкими кровяными полосками, текущими вниз, к самой рукояти, слившимися с чернотой вытянутой руки. Где-то там, у ног этого человека лежит окровавленное тело Виктории. Она всё ещё жива и полученные раны в области груди (сколько же их там было?) обжигают её огнём агонии, в котором ей предстоит сгореть с минуты на минуту.
Чей-то твёрдый, уверенный голос произнёс: «Да, я сделаю это. Я смогу сделать это. Мне по силу сделать это».
– Точно, потому что знал, что сделаешь это с САМОГО НАЧАЛА, без всяких экспертиз и заключений, – подтвердил Роман, будто услышал его. – Ты поедешь ко мне домой и сделаешь это! Убьешь её! УНИЧТОЖИШЬ! – он залился зловещим хохотом. Невообразимо громким, напоминающим раскат грома поздним весенним вечером, когда жёлтые тучи наползают на голубую гладь неба.
– Что она делает у тебя дома?
– Распродает вещи! – неожиданно рявкнул он, заставив меня вздрогнуть. – Решила нажиться на них и попала в ловушку как наивная мышь, захотевшая утолить аппетитным куском сыра или колбасной обёрткой голод, – и тут его голос кардинально изменился. Стал ещё ниже и грубее, словно рокочущий гул из широкой трубы, вроде тех бетонных цилиндров, выпирающих из земли, откуда доносится шум работающих глубоко в канализационных тоннелях машин. Такой жуткий шум. – Она должна умереть! Её смерть должна быть долгой и мучительной! Дагуневский тоже должен умереть! Их обоих должна постичь темнота, царящая в том месте, куда не попадают лучи солнца! ПУСТЬ СДОХНУТ КАК СОБАКИ! СЛЫШИШЬ? ПУСТЬ СДОХНУТ КАК СОБАКИ! ПУСТЬ СДО…
С этими словами громкие крики того, кто ещё секунду назад говорил голосом моего друга, прервались, и непривычная тишина снова наполнила комнату. Я некоторое время продолжал неподвижно сидеть на кровати, держа у правого уха смартфон и не сводя глаз с собственной тени на тёмно-сиреневой шторе (именно такие висели во всём доме, за исключением моего кабинета). Ожидал ли я услышать чего-то ещё из набившегося частичками пыли динамика? Нет, ибо я сам нажал боковую кнопку питания, окончив ставший бессмысленным разговор, потому что услышал достаточно. Достаточно, чтобы та часть сознания, которая поверила Роману ещё прошлым вечером, готовая без единой заминки выполнить его просьбу, взяла надо мной верх.
Роман был прав, говоря, что я мог убить Викторию ещё вчера. Точнее – только часть меня, начавшая своё формирование с момента встречи с ним у дверей Академии гостеприимства в то пасмурное сентябрьское утро, когда с пепельного неба падали редкие капли дождя, будто слезинки, текущие по щеке печально смотрящего в навивающую приятную грусть даль человека. Возможно, причиной сему сыграло разыгравшееся моё доверие к нему как к другу, на чьё плечо можно смело опереться без страха, что оно опустится и скинет тебя на пыльный асфальт. Взаимовыручка и бесценные воспоминания несли в себе ничуть не меньшее влияние.
И вот сейчас настал полный фурор данной части меня, обошедшей разум со всеми «дружескими» голосами и здравыми оценками происходящих вокруг ситуаций. Возможно, из-за неё я ощутил внутри себя нарастающую смелость и веру в кровавый успех предстоящего дела.
Взглянув на экран смартфона, я отметил про себя минувшую с момента полночи минуту. То есть Роман позвонил мне ровно в двенадцать часов ночи. Именно это время пробили часы с маятником, висевшие на стенке над плоским телевизором в Ильжевской гостиной, когда мои холодные пальцы коснулись его руки.
Посидев ещё немного, прислушиваясь к тихой атмосфере внутри дома, я встал и подошёл к шкафу. Открыл правую двёрку и приступил к поискам одежды. Я бы мог взять первую попавшуюся под руки футболку или рубашку, не переворачивая аккуратно сложенное белье, стараясь просунуть руки до самой стенки шкафа, будь уверен, что Лиля ничего не заподозрит. А она точно заподозрит, заглянув однажды в этот чёртов шкаф и не обнаружив эту футболку или рубашку, точно зная, что я их не одевал. Либо она заметит капли крови на ткани и попытается выведать причину из возникновения у меня. Я прекрасно понимал, что мне не удастся выйти чистым из предстоящего дела. Не удастся увернуться от кровяных брызг, точно так же, как не удавалось избежать падения маленькой алой капельки на белоснежный воротничок пижамы при бритье лица, образовавшейся на краю узкого пореза, вызванного неаккуратным движением бритвенного станка. В стирке я был так же силён, как и Николай Валуев в балете: мог включить стиральную машину, засыпать порошок в специальный отдел в лотке, выбрать режим и количество оборотов, нажать кнопку пуска, прекрасно зная, что вытащив приятно пахнувший мокрый комок из барабана и развернув его, я вновь увижу кровь. Потускневшую, но некуда не девшуюся. Ибо я совсем не знаю, как отстирывать подобные пятна.
С одеждой, находящейся в самом конце полки было гораздо проще разобраться: Лиля уже забыла об её существовании, и вряд-ли вспомнит, даже если по какой-то причине решит покопаться там. И вот в моих руках оказалась чёрная кофта с застёжкой-молнией, купленная толь из-за сорока процентной скидки в торговом центре с названием, потерявшимся в памяти несколько лет тому назад, и старые потёртые джинсы с разъезжающимся бегунком на ширинке. В общем – лучшая одежда, от которой не жалко будет избавиться. Так же достал синею футболку и очередные брюки, дабы было что одеть после уничтожения улик.
Затем, активировав в смартфоне фонарик, я выключил свет в ванной и на цыпочках спустился по лестницы в холл первого этажа. Лиля в позе эмбриона спала в гостиной, укрывшись хранящимся в тумбочке под телевизором одеялом и уткнувшись носом в спинку родительского дивана. Подушкой ей служил скомканный собственный халат. Но, похоже, он комфорта голове
