тому, чтобы он позабыл о своём бессилии и прыгнул в буквальном смысле выше головы. А вспомнив об этом, понял, что у него нет времени валяться в траве и бесцельно глазеть ввысь, что ему необходимо немедленно, не теряя ни мгновения, вставать и бежать отсюда.
Собравшись с силами, он поднялся и бегло осмотрелся, пытаясь понять, где он и в каком направлении ему двигаться. Невзирая на окутывавшую всё вокруг кромешную тьму, в которой сложно было разобрать что-либо, он по некоторым признакам определил, что находится на самом краю окружавшего дом двора, в той его стороне, что была обращена к реке. На это явно указывали по временам доносившиеся с правой стороны всплески, отчётливо слышные в ночной тиши, и прохладный сырой ветерок, то и дело дувший оттуда же.
Отлично понимая, что на пути к спасению сделан только первый, очень маленький шаг, что в любой момент всё мгновенно может измениться для него в худшую сторону, Гоша, едва держась на ногах, шатаясь, с большим трудом преодолевая сильнейшее головокружение, двинулся вперёд. Его ноги скользили и вязли в высокой мокрой траве, которая словно пыталась задержать его, глаза практически не видели, куда он идёт, туловище раскачивалось из стороны в сторону, точно у пьяного. А когда он достиг окаймлявшей двор широкой зелёной изгороди, то чуть не застрял в густом колючем кустарнике, из которого сумел выбраться лишь с немалыми усилиями, порвав футболку и расцарапав в кровь руки. Но подобные мелочи занимали его теперь меньше всего; не обращая на них ни малейшего внимания, не чувствуя боли, он, напрягаясь всем телом, мобилизовав все ещё имевшиеся в его распоряжении скудные силы, шел вперёд, в неопределённом направлении, куда глаза глядят, имея лишь одно стремление, одну цель – уйти как можно дальше от этого страшного места, где он едва не встретил свою гибель, впервые в жизни так близко, так осязаемо, так пугающе явственно ощутив на себе ледяное дыхание смерти…
Внезапно донёсшиеся до него угрожающие звуки заставили его остановиться и насторожённо прислушаться. Этими звуками было глухое хриплое рычание, перемежавшееся тихим, чуть уловимым поскуливанием и звяканьем чего-то металлического. Гоша, замерев, обернулся в ту сторону, откуда, как ему показалось, донеслись тревожные звуки. Он вспомнил то, что мельком увидел и услышал, когда входил вместе с Алиной во двор, – злой блеск собачьих глаз, сверкнувших из будки, и такое же сердитое рычание, что достигло его слуха только что. Он совсем забыл, что, помимо людей, здесь обитает ещё одно живое существо – сторожевая собака, охраняющая вход в дом и отличающаяся, скорее всего, таким же негостеприимным нравом, как и её хозяева. И если, спущенная на ночь с цепи, она разгуливает сейчас по двору и почует беглеца, для него всё будет кончено.
Гошу опять, как уже неоднократно до этого, прошиб холодный пот. Он стоял не шевелясь и напряжённо, до ряби в глазах, вглядывался в тёмную глубину двора, переводя застывший, немигающий взгляд с места на место и каждую секунду ожидая различить во мраке знакомые ему хищные горящие глаза и услышать злобный рык, что означало бы для него полный крах его надежд и его окончательную и неизбежную гибель.
Но так ничего и не увидел. Ничего живого не заметно было в окутывавшей всё окрест непроглядной тьме. Негромкое прерывистое рычание время от времени повторялось, но раздавалось, как и прежде, в отдалении, не приближаясь к нему. Вероятно, к счастью для него, хозяева, чересчур занятые своим гостем, забыли спустить пса с цепи, и он теперь, чуя в зоне своей ответственности чужака, но не имея возможности расправиться с ним, выражал своё недовольство и раздражение приглушённым тревожным рыком. Однако чуть погодя, видимо решив всё-таки дать знать хозяевам, что по двору бродит кто-то посторонний, собака залилась громким заливистым лаем, буквально разорвавшим царившую вокруг глубочайшую первозданную тишину.
Это стало для Гоши сигналом к активному действию. Забыв о смертельной усталости и изнеможении, ощутив внезапный прилив неведомо откуда взявшихся у него сил, он одним прыжком перемахнул через преграждавшую ему путь зелёную изгородь, смял пару невысоких кустов, росших чуть далее, и, в несколько прыжков преодолев маленький лесок, окружавший чёрный дом и скрывавший его от чужих взоров, выскочил на берег реки.
Здесь он на мгновение приостановился и мельком оглянулся назад: нет ли погони? Но покрывавшая землю, будто толстым креповым покрывалом, тьма, ещё более сгущённая нависавшими сверху широкими разлапистыми ветвями деревьев, была так плотна и непроницаема, что различить там хоть что-нибудь не представлялось возможным: всё сливалось в одну сплошную тёмную массу, из которой нереально было вычленить что-то отдельное.
Тогда он прислушался – не достигнут ли его слуха звуки преследования? Но было тихо. Лишь вдалеке уже едва слышно раздавалось тонкое, словно обиженное повизгивание верного пса, настойчивые призывы которого, вероятно, не были услышаны его хозяевами, перешедшее затем в протяжный тоскливый вой, далеко и отчётливо разнёсшийся в разлитой вокруг мёртвой тишине. «Как по покойнику!» – подумал Гоша и, не озираясь больше назад, опрометью бросился прочь отсюда, по той самой дороге, по которой не так давно он шёл, предводимый своей прекрасной спутницей, довольный, счастливый, гордый своей мнимой победой, в ожидании пряных чувственных удовольствий, даже не подозревая, что ожидает его впереди, что суждено ему пережить этой ночью и в каком состоянии, с какими чувствами он будет бежать отсюда несколько часов спустя, напрочь позабыв обо всех удовольствиях на свете и мечтая лишь о том, чтобы как можно скорее оказаться у себя дома.
Однако до дома было далеко; ему предстояло преодолеть немалое расстояние, чтобы добраться с этой отдалённой прибрежной окраины до центра города, где он жил. Между тем сил у него оставалось совсем немного; первоначальное нервное возбуждение, благодаря которому он смог вырваться из заточения и удалиться хоть чуть-чуть от дома, где его едва не настигла смерть, вскоре закончилось, и Гоша почувствовал, что силы его начали стремительно иссякать. Вновь разболелась и закружилась голова, появилась одышка, ослабевшие ноги заплетались и подламывались в коленях. На лбу выступила испарина, пот тонкими горячими струйками полился по лицу, а затем и по всему телу, так что в скором времени Гоша был мокрый, будто попал под дождь. Но особенно мучительна была тошнота, возобновившаяся после некоторого перерыва с новой силой и грозившая, по мере своего усиления, в конце концов совершенно остановить его движение вперёд, которое он продолжал лишь невероятным усилием воли, подгоняемый тягостным, жгучим страхом за свою жизнь, по-прежнему, как он не без основания полагал, висевшую на волоске,
