фигуры в виде треугольников пересекались друг с другом, создавая необычный эффект трех оттенков синего.
— Ничего подобного не видел, — удивлённо признался Вилли, — что за производитель? И что за покрытие на зажигалке?
— Производитель всё тот же Alfred Dunhill, 1930 год выпуска, серебро. Наполнитель бензин. А вот покрыта эта красавица перегородчатой эмалью. Ты когда-нибудь слышал о такой?
— Нет, — помотал головой молодой человек.
— При работе в технике перегородчатой эмали на металлическую поверхность напаивают проволочку или полоски, а образовавшиеся таким образом ячейки наполняют стеклянной массой — эмалью. После обжига поверхность гладко шлифуют, в результате чего металл с эмалью образуют ровную плоскость, а металлические перемычки создают определённый узор, — стал пояснять Владимир Григорьевич, — этот способ эмалирования был особенно распространен в Японии. Металлическое основание обыкновенно бывает золотым, реже серебряным или медным. Сначала на него наплавляется глазурь, затем наносятся другие краски, после чего всё покрывается бесцветной прозрачной эмалью с глазурью в качестве защитного средства. Вот и здесь использована техника перегородчатой эмали.
— Это, правда, впечатляет, — Вилли внимательно рассматривал зажигалку.
— Вот и бери её себе, подарок от деда. На память.
— Спасибо! Ты не представляешь, как мне ну просто необходима такая вещь! — воскликнул Вилли. — Если это Dunhill, то и цена, наверное, не малая?
— Дешевле, конечно, «Фортуны», — пожал плечами Фертовский-старший.
— А если точно? — Вилли прищурился.
— Ну, зачем тебе её цена? Это же мой подарок.
— Дедушка, мне просто интересно, — Вилли обнял его за шею, — конечно же, дело не в ней, а в самом подарке. Ведь его ценность в том, что именно ты мне его подарил, ты — мой родной дед, — при этих словах молодой человек выдал такую ласковую улыбку, что Фертовский-старший растаял окончательно.
— Я точно не помню, около трёх тысяч долларов. Да, Бог с ней, — он махнул рукой, — мальчик мой, если бы ты знал, как я рад твоему приезду. Я прямо чувствую родство наших душ. Несмотря на то, что мы с твоим отцом теперь прекрасно понимаем друг друга, и Сашенька для меня большая отрада, всё-таки Николя не разделяет, ну вот хотя бы, к примеру, таких моих увлечений. Сколько раз я пытался ему поведать о моей коллекции, рассказать подробности, то у него нет времени, то ему откровенно скучно. Он так толком и не дослушал. Всё время куда-то едет, торопится, съёмки там, здесь, ему с семьёй-то побыть некогда. Нет, я не упрекаю сына, это его жизнь, и я люблю Николя. Но мы с ним разные, всё-таки разные, — он вздохнул, — а ты меня выслушал, проявил интерес.
— Конечно, дедушка, иначе не может быть, — Вилли похлопал его по плечу. Старик и, правда, стал слишком сентиментальным.
Вилли вернулся в дом отца поздно вечером — так засиделся у деда. Мог и уехать бы раньше, но предпочёл остаться и выслушивать воспоминания о своём детстве здесь — в России, потом пошли рассказы о жизни семьи в Великобритании, дед вошёл во вкус и в своих устных мемуарах стал упоминать уже юность. Молодой человек слушал вполуха, эмоционально-чувственная часть историй его вообще не интересовала, оживился он лишь при упоминании драгоценностей своей бабушки Софии, но та не отличалась сдержанностью и разумностью и наделала глупостей. Каких конкретно — дед предпочёл не посвящать внука. Но на неё был явно обижен.
— И ты больше никогда её не видел? — спросил Вилли, выпуская колечки дыма. Они устроились в кабинете и опять курили сигары.
— Нет, не видел и ничего о ней не знаю, — Фертовский-старший стряхнул пепел.
— Она была красивой? Сохранился хоть один её снимок?
— Ни одного, — покачал головой Владимир Григорьевич, — красивая? Да, очень. Я тогда выбирал себе жену по двум критериям — происхождение и внешние данные. Сейчас, спустя время, на женщин я иначе стал смотреть. Так сказать, хоть на склоне лет поумнел, — он смущённо крякнул.
— И какой теперь твой взгляд на женщин? В чём ты поумнел? — с плохо скрываемой иронией спросил Вилли.
— Самое главное в женщине — доброта, душевность. Умение понять, пожалеть, утешить. А ещё — умение любить.
— Даже если она при этом монстр?
— Монстр? — переспросил Фертовский-старший. — Что значит монстр?
— Я не так выразился, — помотал головой Вилли, стал подбирать слова, щёлкнул пальцами, — если она простая, плебейка, крестьянка.
— Даже при этом, — твёрдо сказал его дед. И тут же добавил, — ты ещё очень молод, Володя, в силу отсутствия жизненного опыта, тех испытаний, что выпадают на долю человека, тех уроков, которые даются, ты многого не знаешь. Как жаль, что чаще всего мы их так и не усваиваем. Либо бывает слишком поздно, — он замолчал, задумался. В этой паузе Вилли внимательно смотрел на грандпа — всё-таки постарел, стал мягким, по натуре слабым, приобрел раздражающую толерантность. А ещё влюбился по самые уши — так говорят в России? И предал свои взгляды, предал себя самого.
— Дедушка, а давай-ка поужинаем? — нарочито весело предложил Вилли, — время подходящее.
— Ты прав, сынок, — улыбнулся Фертовский-старший, — я заболтался и морю тебя голодом.
Через полчаса сидели в столовой за ужином втроем — Маша присоединилась к ним. Она сначала отказывалась, ссылаясь на недомогание — второй день чувствовала себя неважно, но супруг упросил — ему так хотелось, чтобы она присутствовала на ужине. Чтобы они собрались семьёй. Маша уступила мужу, согласилась. Правда, за ужином почти ничего не ела и в разговоре произнесла всего несколько слов. Вилли откровенно рассматривал её, благо грандпа ничего не замечал. Конечно, не дурна собой, просто Вилли сразу её не разглядел. Мягкие русые волосы волнами лежали на плечах. Глаза почти всё время опущены. Миловидна и даже весьма. Такая почти ангел, наверное, это и подкупило деда, растопило его сердце.
Обо всём этом думал Вилли, когда вернулся в дом к отцу. Правильно, что не остался ночевать у грандпа, надо побыть одному и всё хорошо обдумать.
Вилли улёгся на свою кровать, вытянул длинные ноги. Когда вернулся, в доме уже все спали, кроме отца. Тот, сидя в гостиной, перебирал какие-то фотографии.
— Как дела? — спросил полушёпотом. Вилли показал большой палец. — Ты голоден?
Он помотал головой и показал знаком, что хочет спать. Но на самом деле спать не хотелось. Довольно много впечатлений за один день. Опять перед глазами возникло лицо жены грандпа. Эти опущенные глаза с длинными ресницами. Она сидела за столом как аристократка — спина прямая, почти ничего не ела, приборы держала уверенно. Наверное, грандпа обучил. Интересно, насколько он страстен со своей женой?
Глава 20
Надя долго разговаривала по телефону, что-то обсуждала, смеялась. Положив трубку, подошла к мужу, обняла
