не обвиняли. Один мальчик в слезах умолял ее о помощи. Сперва она пыталась подкупить его шоколадкой, но он при виде сладости смертельно побледнел, чуть не упал в обморок, и тогда она сделала ему выговор и, прости ее Боже, надрала уши. До сих пор так и видела его личико, слышала ужасные слова: «У меня из попы идет кровь».
Она произнесла вслух: «О, пресвятая Богоматерь, избавь меня от этой муки». Мальчик поселился в ее снах, только плакал теперь кровью.
У нее начали выпадать волосы, и она понадеялась, этого наказания будет достаточно. Главной любовью ее жизни, не считая Иисуса, был отец — и ей было страшно от мысли, что ему за нее стыдно. Она пала на колени, начала «Ar nathair»… («Отче наш…»)
Я позвонил Джо Райану — знакомому со времен в полиции. Он работал журналистом и, хотя общались мы приветливо, друзьями не были, даже не близко. Он ответил на втором гудке, и я приступил к обычным полуприветливым формальностям, пока он не перешел к делу:
— Ну, хотел-то чего?
Я изобразил обиду, а он добавил:
— Кончай уже, что надо?
Я вздохнул, спросил:
— Ты не знаешь парня по имени Коди? Лет двадцать, недоделанный американский акцент и…
Он перебил. Если ты какое-то время живешь в Голуэе, Джо тебя знает.
— Сейчас у всех пацанов такой акцент, но да, этого знаю, сын Лиама Фаррахера. А что?
Он был журналистом, так что я решил запутать его правдой:
— Он хочет стать моим напарником — готов? — по частному сыску.
Я услышал его смех, потом он сказал:
— Ну точно пацан Лиама. Он парень неплохой, но — как сейчас модно говорить? — ищет себя.
Я дал повисеть очевидному каламбуру насчет сыска, потом спросил:
— Что он за человек? Ну кроме того, что странный.
Новый смешок, потом:
— Он увлекался компьютерами и, как я слышал, неплохо справлялся, но, очевидно, ищет себе приключений, вот и прицепился к тебе.
Я пропустил это мимо ушей и наконец спросил:
— Значит, на его счет можно не волноваться, он не псих, ничего такого?
Джо выждал, потом:
— Как мне кажется, в двадцать они все сумасшедшие.
На самом деле я хотел спросить: «Можно ли ему доверять?» И спросил:
— Можно ли ему доверять?
Он снова рассмеялся:
— Господи, Джек, ну у тебя и вопросы, ты в курсе? Ты бы хоть огляделся. Это новая Ирландия — никто не верит ни в правительство, ни в церковь, о банках даже говорить нечего — они нас грабят среди бела дня и не скрывают. Единственное, чему сейчас доверяют люди, — это деньги. Жадность — новая духовность. Хочешь кому-то доверять — найди щеночка и колоти каждый день. Любить он тебя не будет, но доверять ты ему хоть обдоверяйся.
При всем цинизме, всех лжи и коварстве, что я повидал, этот натиск застал меня врасплох. Обыденная злость, такое простое пренебрежение к целому народу — эй, это же моя фишка, это я тут обиженный на жизнь.
— Это уже как-то слишком, не думаешь? — возмутился я.
Джо теперь смеялся вовсю.
— Нам хана, Джек. Мы говорим как недоделанные американцы, отъедаемся до ожирения, пьем до слепоты и растлеваем детей направо и налево. Теперь единственная религия — «своя рубашка ближе к телу», и если ты всерьез спрашиваешь, можно ли доверять какому-то пацану, скажу так: поручи ему черную работу, не потянет — увольняй к чертовой бабушке. Это новая динамика, и давай я тоже скажу по-американски… Играй или вали, чувак.
Он сделал глубокий вдох и наконец выпустил последний залп по моему самому слабому месту.
— Чего ты вообще забиваешь голову? Он же тебе не сын.
И повесил трубку — ни тебе «до свидания», ни «счастливо», ни старого ирландизма «смотри под ноги».
Видать, это и есть новая динамика.
Я не понял, помогло это или нет. А? Решил выбрать цинизм. Пусть Коди еще побегает. Уволить его к чертовой бабушке я всегда успею — или, как теперь скажут, уволить на хер?
Очередная ошибка с моей стороны.
В понедельник я начал наблюдение за домом Ридж. Дни оглушающей скуки. Сперва домохозяйка меня проведывала. Стук в дверь, ничего ли не нужно — чай, кофе, газету?
На третий раз я ответил резким «Что?»
Оставила в покое. Дочку, студентку Мэри, представила во вторник. Есть на что посмотреть: с длинными рыжеватыми волосами, со всей уверенностью новой Ирландии — 100-процентной наглостью и околонулевыми навыками.
— А чем конкретно вы занимаетесь? — уточнила она.
Могла бы сделать неплохую карьеру в полиции. Я выдал ей свою хлипкую байку. Не поверила ни слову, сказала:
— По-моему, это очень странно.
Но вмешалась ее мать, памятуя об авансе за неделю:
— Ну все, Мэри, оставь мистера Тейлора в покое.
Она нехотя оставила, но взглянула напоследок так, словно предупреждала: «Я буду наблюдать за тобой».
Хотелось сказать, что это цитата из Стинга, но промолчал. Я ходил к Чарли Бирнсу, воссоединился с Винни и накупил шесть книжек. Они стояли нечитанными на столе, свет из окна отбрасывал тень на обложки. Можно подумать, на слежке будет куча времени для чтения. Ни одного тома не открыл. В больнице я довел чуть ли не до совершенства искусство сидеть смирно. После морга и облегчения от того, что нашел там не Джеффа, мне казалось, что у меня должок перед Богом. Молитва услышана, а значит, отныне заработала система торга. Заречься пить я не мог, потому что уже несколько месяцев не брал в рот ни капли. Так что пошел в аптеку, за пачкой никотиновых пластырей. Шел уже третий день, и, хоть начался синдром отмены, он оказался не таким сильным, как я ожидал. Пачку с оставшимися сигаретами я убрал под матрас. Если совсем припрет, под рукой найдется мятое скомканное решение. Послушал Уоррена Зивона — ну, один трек. Он знал, что умирал, помнил это и я, услышал Knocking On Heaven’s Door как никогда раньше. Песня порвала меня в клочья, и я понял, что уже не смогу ее слушать.
Попробовал Эммилу. Название альбома Stumbling Into Grace — «Ввалиться в благость» — казалось уместным. Никак иначе я благость явно никак не обрету. Во втором треке, «Я буду мечтать», чувствовалась неслабая щепотка Ирландии, причем не только в тексте, — печаль веков. Четвертый, «Время в Вавилоне», звучал как диагноз современной американской психике, но это я, может, уже слишком вчитываюсь. Потом — «Сильная рука», посвящение Джун Картер, приторнее не бывает, и все же духоподъемно в меланхоличном стиле.
Может, сказались музыка, уединение, долгие
