Та хотела исполнить с Вацлавом «Жизель» 13 февраля, во время своего бенефиса, посвященного двадцатилетию ее работы в труппе Императорского балета. Он тогда отказал ей, сославшись на то, что не успеет подготовиться, так как лишь совсем недавно возвратился из отпуска и не вошел в форму. После чего принял предложение танцевать «Жизель» с Карсавиной 24 января, то есть за три недели до бенефиса Кшесинской. Взбешенная Кшесинская пожелала во что бы то ни стало добиться его увольнения. С того момента это было уже решенное дело.
Дирекция Императорских театров, хорошо понимая, что с Нижинским нельзя расстаться как с простым слугой, предложила ему написать прошение с извинениями за свой костюм и просьбой восстановить его в звании артиста Императорских театров, как только ему доставят приказ об увольнении. Прошение было бы принято, а просьба удовлетворена. Но танцовщик высокомерно отказался. Тогда дирекция предложила ему такой же контракт, какой имели крупнейшие артисты Императорских театров: жалованье в размере 9 тысяч рублей в год за двадцать спектаклей (так у него каждый год было бы несколько свободных месяцев для того, чтобы выступать за рубежом). Это поставило бы Нижинского на один уровень с Шаляпиным (чтобы понимать, какое грандиозное предложение сделала ему дирекция, нужно вспомнить, что до этого Нижинскому уже подняли жалованье до 960 рублей, что делало его одним из семи самых высокооплачиваемых танцовщиков в Петербурге).[97] Но он снова отказался. Тогда ему сделали и вовсе невероятное предложение: 12 тысяч рублей в год. Упрямый и несгибаемый Нижинский помолчал, а потом ответил так (согласно воспоминаниям Брониславы):
Я, Нижинский, не имею ни малейшего желания возвращаться в труппу императорского балета, из состава которой меня уволили, видимо, за бесполезностью. Отныне я посторонний вашему театру, и если вы намерены пригласить меня на службу, то я настаиваю на том, чтобы дирекция Императорских театров принесла извинения за причиненную обиду, независимо от того, было это недоразумение или ошибка, и просила меня вернуться. Я рассмотрю это предложение и, разумеется, дам свой ответ.
Из этих слов очевидно, что надменность и гордость артиста не знали границ. Возможно также, что к отказу его побудил Дягилев. В то время Нижинский, по словам сестры, «полностью находился под влиянием Дягилева». Что, если Дягилев навел Нижинского на мысль, что из гордости тот не вправе поддаться на уговоры дирекции? Несомненно, так и было. Возможно даже, что он убедил Вацлава танцевать в слишком откровенном костюме для того, чтобы вызвать шумиху. Как бы то ни было, этот инцидент стал нежданной удачей для Дягилева. В тот же день он телеграфировал Астрюку: «Вестрис был уволен в течение 24 часов после блистательного дебюта в присутствии всего Петербурга. Повод – костюм в стиле Карпаччо, созданный Бакстом. (Sic!) Чудовищная интрига. Пресса сегодня негодует. Интервью с директором, который объявил о своем намерении вернуть Вестриса, но тот отказался. Ужасный скандал. Используйте для рекламы. Подтвердите получение. Серж». Это только и требовалось ловкачу Астрюку.
Со своей стороны, Нижинский мог только радоваться перспективам, открывающимся перед ним: богемная жизнь вдалеке от докучливых бюрократов с их глупыми суждениями и работа над новыми балетами вместе с великими музыкантами и великими художниками.
Танцевать для Дягилева
Первый сезон постоянной труппы Дягилева открылся весной 1911 года в Монте-Карло. Долгие репетиции (иногда продолжавшиеся после полуночи) проходили под руководством Фокина в арендованном театре «Пале дю Солей», в котором никто не выступал. Мэтр Чекетти давал ежедневные классы танцовщикам труппы. Нижинский, который прилежно посещал занятия, говорил о старом итальянце:
Чекетти – мой учитель и мой друг. Я работаю с ним неустанно. Он развивает все мои возможности. (…) Че-кетти, несомненно, лучший из преподавателей. (…) Он достаточно деликатен, чтобы учить, давая волю темпераменту и фантазии каждого.[98]
Стравинский вспоминал, что Нижинский «боготворил» маэстро.
Постановка «Фавна», показ которого изначально намечался на 1911 год, была отложена на 1912-й. 10 февраля 1911 года Дягилев телеграфировал Астрюку: «Дебюсси заменили на “Призрак розы” Тео-филя Готье. Музыка Вебера. Только Нижинский/ Карсавина. Юбилей Готье».[99] Он, без сомнения, испытывал напряжение из-за этого поворота, потому что боялся отставки Фокина, который должен был ставить балет по новому сочинению Черепнина.
Обращение к Готье объясняется тем, что две строчки из его стихотворения «Видение розы» (написано в 1837 году) – «Я – призрак розы, которую ты вчера нашла на балу» – вдохновили Жан-Луи Во-удайе настолько, что он придумал сюжет балета. Либретто, напечатанное в программе Русского балета, выглядит так: «Занавес поднимается, в кресле спит утомленная молодая девушка, только что вернувшаяся с бала. Во сне роза, которую она держит в руке, превращается в духа, дарующего ей ласки и исчезающего с приходом зари».
Генеральная репетиция «Призрака розы» прошла 6 апреля в театре Монте-Карло, здании с фасадом кремового цвета в стиле рококо, увенчанном двумя черепичными башенками со шпилями, и роскошной внутренней отделкой. Небольшой, зато богато украшенный резьбой и позолотой зрительный зал с зеркалами на стенах являл собой миниатюрную копию Парижской оперы (ее, как и театр Монте-Карло, построил Шарль Гарнье). Нижинский готовился к выходу на сцену в своей гримерной, где вместе с ним были его сестра и Лев Бакст, которого Дягилев уговорил приехать на два дня.[100] Костюм Вацлава доставили из Парижа в последний момент, и оказалось, что портной плохо воплотил замысел художника. Правда, тот придумывал костюмы, совершенно не принимая во внимание сложности, связанные с их подготовкой.
Возникла необходимость срочно внести в него [костюм] необходимые изменения. Ничего иного не оставалось, как пришпилить шелковые лепестки прямо к трико телесного цвета. Естественно, здесь нельзя было обойтись без булавочных уколов и царапин, так что бедный Вацлав то и дело морщился и вскрикивал от боли. Дягилев в вечернем костюме и в цилиндре, выглядевший чрезвычайно эффектно и торжественно, как всегда на премьерах, стоял рядом и с возрастающим нетерпением отдавал распоряжения, а обязанности костюмера выполнял наш помощник режиссера, театральный художник О. П. Аллегри, поскольку настоящий костюмер оказался ни на что не способным.[101]
Костюм Вацлава поражал новизной, он обтягивал как перчатка танцовщика, лицо которого было замечательно загримировано. Когда зазвучала оркестрованная Берлиозом пьеса «Приглашение к танцу» Карла-Марии фон Вебера, занавес поднялся. Зрители видят молодую девушку (Тамара Карсавина), только что вернувшуюся с бала; в руке у нее роза, она вдыхает аромат цветка и, упоенная воспоминаниями, засыпает в кресле. Ей снится Призрак розы: он [Нижинский] влетает в окно и опускается рядом с ее креслом,
