бриза. Тогда поздним вечером мне пришлось отдать приказ налечь на вёсла, так как оставаться там, где прошлую ночь был разбит в щепки корабль, было страшно даже мне.
До наступления сумерек мы уплыли назад ровно настолько, чтобы место вчерашнего крушения исчезло из виду. Да, если ветер так и не поднимется, мы будем вынуждены высадиться на берег и искать пропитания там. За день усиленной работы вёслами команда настолько устала, что никто так и не остался бодрствовать. Да и был ли в этом смысл? Эти воды посещались кораблями так же часто, как земли, прилегающие к ним, людьми. Однако той ночью мы последний раз видели берег, так как на утро всё, что мы могли наблюдать, — ровная водная гладь, простирающаяся вплоть до самого горизонта.
Нельзя сказать, что тогда я стал всерьёз подумывать о нелёгкости своего положения, но складывающиеся обстоятельства стали заботить меня всё больше. Череда неудач, случайных лишь на первый взгляд, продолжалась, не зная конца. Дождавшись сумерек, я, ориентируясь по звёздному небу, попытался определить, где должен находиться берег, который теперь был единственным, что могло спасти нас от гибели. Однако несмотря на то, что команда гребла всю ночь, ничего, кроме водной пустыни, нам так и не встретилось. Чтобы продержаться ещё хотя бы сутки, я приказал сократить рацион и стал ждать следующей ночи, чтобы вновь попытаться найти курс по звёздам.
Теперь я должен был признать, что положение, в которое завела меня судьба и собственная жадность, оказалось незавидным. Я готов был поклясться, что мы гребём в нужном направлении, но то, что мы до сих пор не достигли берега, наталкивало на мысли весьма скверные. Если мы не гребём к цели, значит, мы гребём от неё. Неужели даже звёзды изменили своё положение в гибель нам? О, Один, неужели мы заслужили это? Всемогущий забыл о нас или среди этих вод наши молитвы не доходят до небес? Я смотрел на небо.
Обманчивые звёзды сияли, предательски указывая ложный путь. Я приказал грести в обратную сторону.
Мне самому неприятно было признавать, что всё это время мы плыли не в ту сторону, а уж команда восприняла мой приказ взять курс назад как издёвку сумасшедшего. Мне всё отчётливее было видно, что мои люди начинают роптать. Горе сделало их подозрительными и раздражёнными, превратило в зверей. Я видел, как они дрались между собой, вспыхивая от крошечной обиды, подбрасывая в огонь ссоры груз вины за всё происходящее. Уверен, больше всего они винили меня, но винили молча. И это копило в них негодование, не давая ему выхода. Когда следующая попытка выбраться к берегу провалилась, как и прежние, я больше не мог игнорировать угрозу, исходящую от заговорщиков. Я чувствовал, что уже следующая неудача грозит обратиться бунтом, и у меня уже не оставалось другого выхода.
Собрав верную мне часть команды, я связал всех, кого подозревал в заговоре и велел бросить за борт. Теперь я стал убийцей. О, горе мне! Разве не заслуживаю я теперь той участи, что была уготована мне судьбой? Но я продолжал свои молитвы и чувствовал, что, услышь меня Один, он всё равно оставил бы нас погибать за наши грехи.
Как бы то ни было, оставшегося провианта хватало уже на полные сутки. Однако вскоре я пожалел о том, что выбросил заговорщиков в море, вместо того чтобы просто лишить их пайка, — теперь мне катастрофически не хватало гребцов, и за всю ночь корабль не преодолел ожидаемого пути. Впрочем, это сняло бы с моей души убийство и тут же повесило на неё грех ужаснее.
На следующий день мне пришлось объявить о том, что рацион вновь наполовину урезан. К моему удивлению команда восприняла это почти спокойно. Неужели и они отчаялись? Но кто-то вспомнил про груз, который мы везли из Амастрада. Если там находится что-то съедобное, этого могло хватить ещё на неделю. Как добропорядочный капитан, я отнёсся к этому предложению с презрением, но перед лицом смерти все способы хороши.
Мы спустились в трюм и распечатали один из ящиков. Он был полон песка. Вздохи удивления и разочарования вырвались у большинства ещё питавших надежду матросов. На наших глазах то, что раньше виделось невероятным стечением обстоятельств, стало обретать форму малопонятного расчёта. Открыв остальные ящики, мы убедились, что в них во всех находился лишь обыкновенный речной песок. Всемогущий Один! Значит, нас заманили в ловушку. Но зачем?
В тот день на корабле разразилась лихорадка. Подавленный, лишённый последней надежды, я перенёс все медикаменты и продовольствие в свою каюту. Повергнутая в отчаяние душа уже не боялась запятнать себя ещё одной подлостью. Но что я сделал? Лишь отсрочил свой черёд, лишь продлил полную горя и разочарований жизнь. Однако от одной только мысли о смерти меня бросало в дрожь. Перед глазами тут же вставала картина смерти отца, описанная матросом. Как хорошо, что я не видел это своими глазами.
Я заперся в своей каюте. Команда тут же уличила меня в краже, и мне пришлось долгое время удерживать оборону. К счастью, оружие было только у меня. Вскоре я понял, что лихорадкой от матросов заразиться не успел, однако выходить и предлагать перемирье взамен на лекарства так и не рискнул. Прошло около двух дней, прежде чем я решился выйти из каюты. Весь экипаж, очевидно, был уже мёртв. Да упокоит Один их души. Они были славными матросами.
Теперь я остался совсем один в совершенно безвыходной ситуации. Не знаю, что за мысли управляли тогда мною. Я отправился в трюм, чтобы перерыть ящики с песком. Мне хотелось найти хоть что-то, способное доказать, что незнакомец послал меня на верную смерть непреднамеренно. Но то, что я нашёл на дне одного из ящиков, лишь усилило моё отчаяние, добавив к нему ужас. Это был кожаный мешочек с надписью «Рейен да’Лиен». Внутри был чёрный переливающийся светом камень. Тот камень, что нашли в «Ищущем ветра» многие годы назад, с одним лишь изменением. На гладкой поверхности отпечатались рубцы — следы зуб. Всемогущий Один, это камень моего отца.
Эпилог
Торбейн захлопнул и бросил журнал на стол. Один из матросов обернулся и с удивлением взглянул на капитана.
— Что-то вычитали?
Торбейн смотрел сквозь него.
— Чувствуешь, — произнёс он задумчиво, — здесь витает смрад проклятья. Нам пора уходить.
С этим приказом матрос был всецело согласен. Уже через минуту все трое уселись на шлюпку и отплыли от старого судна. Торбейн размышлял. Рейен да’Лиен писал, что родился в Дэглджосе. Сколько
