из студентов и преподавателей, прибывших из далёкого Воронежа на практику в их лесные угодья. Работали в глухомани, жили мужской компанией при кордоне, в домике барачного типа, поставленным когда-то химлесхозом. В один из вечеров, когда возвратившись с маршрута, все, как обычно, устроились на крыльце, и, лениво переговариваясь, поигрывали в подкидного дурачка, к начальнику партии, завидно крепкому мужику, с добродушным взглядом невозмутимых глаз, явилось чудо: нежданная и потому прекрасная девица.
Так вот вдруг и явилась словно в сказке, - неслышно вышла из смолистой теплоты бора с сумочкой, с плащиком на руке, улыбающаяся, радостная от того, что явилась.
Очарованный Юрочка лишь на мгновение оторвал взгляд от чудесного виденья, но мгновенья хватило увидеть замешательство в лице всегда невозмутимого их начальника.
Девица тут же была достойно представлена, как жена, и волнение, вызванное появлением женщины в суровой компании мужчин, как будто улеглось. Однако, игра, в которую с готовностью включилась и сообразительная гостья, пошла оживлённей, какой-то особый азарт появился в игре, и Юрочка почувствовал это азарт мужского соперничества.
С мальчишеской наивностью он торопился заслужить внимание очаровательной в его глазах гостьи, старался, передавая карты, коснуться совсем не пугливых её пальчиков, а коснувшись, по-глупому громко смеялся и тут же мрачнел: в горле у него пересыхало, когда он перехватывал взгляды ЕЁ и ЕГО. Как угли под ветром разгорались встречаясь их взгляды, и Юрочка догадывался, что только присутствие людей удерживает обоих в относительном отдалении друг от друга. Исчезни они, ненужные свидетели их встречи, и в мгновение эти жаждущие друг друга природные половины слиплись бы, как содвинутые магниты.
Он знал о праве мужа на жену, право это смущало его. Всеми своими растревоженными чувствами он противился праву другого на единственную среди них женщину. С беспокойством следил, как остроносенькая женадевица, будто в иссушающей жажде, всё чаще облизывает язычком нервные губы, и до ознобной дрожи в плечах страшился, что игра за общим столом оборвётся, и все они обречённо разбредутся по своим комнатушкам.
Так и случилось: непререкаемый их начальник решительно отодвинул карты, зевнул, утомлённо сказал: - Всё. Завтра – маршрут. Всем отдыхать! – и первым поднялся. Юрочка ждал, безнадёжно и упрямо ждал, что единственная среди них женщина по каким-то высшим законам равенства и целомудрия останется, не уйдёт, будет в одиночестве, сдержанно и неприкосновенно, любоваться великолепной ночью и огромной луной, завораживающе светившей среди по-медвежьи склонённых сосен.
Но девица ушла, как-то странно улыбнувшись навстречу умоляющему его взгляду. И Юрочка, зная куда и зачем она идёт, не посмел остановить её.
В ту ночь он расстался с отроческой своей верой в святость семейных уз. Тонкая перегородка не могла даже приглушить того, что происходило там, в соседней комнатке, где сошлись ОНА и ОН. Юрочка слышал всё: и лепет, и стоны, и ворочанье тел, и судорожные вздохи и, после наступившего молчания, какой-то истомлённый, ласково-упрекающий её голос:
− Глупый! Струсил перед ревнивой жёнушкой, не захотел взять с собой свою безотказную студенточку. Такого счастья лишил меня и себя! А я вот, взяла и явилась. За тридевять земель полетела, а тебя нашла. Ты рад? Скажи, ты рад?!.
Юрочка снова слышал вздохи, движение на скрипучих досках, которые заменяли им топчаны, и страсть, бунтующая в соседней комнатке, каким-то неведомым образом передавалась ему, до судорог напрягало тело, заставляла корчиться на своём лежаке, припорошенном сеном. Если бы только он мог, он прогрыз бы шершавые доски стены, удушил бы соперника, сам бы прижался к горячему женскому телу, исстанывающему сейчас в объятьях другого.
Домой он возвратился униженный в чувствах, озлобленный умом. Вечерами какая-то смутная сила выводила его в тихие улочки городка, затворяющего к ночи свою жизнь в домах. Настороженно бродил у полутёмных окон, вглядывался в узкие щели между ставнями и занавесками, старался разглядеть движение рук, голов – всё, что скрывало себя там, за глухими стенами и прикрытыми окнами, и всюду, куда ни втискивал он свой измученный взгляд, чудились ему сплетённые тела, шёпот, стоны, зовы – горячечный шелест утоляемой страсти, ползущей от дома к дому, из улицы в улицу, дальше, за город, – по всей земле, где только сходились в уединённости Он и Она.
Домой возвращался больной от ярости, от презрения к себе, отринутому от людских наслаждений, залезал под одеяло и там, задыхаясь от желаний, исступлённо клялся завтра же найти себе женщину.
Убираться, мыть полы у них в доме, Дора Павловна присылала уборщицу из райкома партии, худенькую татарочку с рябеньким от перенесённой оспы лицом. Юрочка вызнал, что у приходящей к ним женщины есть ребёнок и нет мужа. В своём отчаянном выборе он определился.
Женщина пришла, когда он скучал над домашними уроками. Пока быстро и ловко она мыла полы в комнате, с шумом переставляя стулья, он сидел, на кровати, поджав ноги, с раскрытой книгой, не видя ни букв, ни самой книги, - он воровски следил за движениями сильного гибкого тела женщины и холодел от мыслимой возможности прикоснуться, ощутить руками, грудью, коленками чужую живую плоть. Лихорадочно он искал слова как сказать женщине о своём желании, и вдруг она сама спросила:
− Что не читаешь? Загляделся?..
Так невероятен был обращённый к нему скрытый зов всё разгадавшей женщины, что он онемел, в растерянности уткнулся в книгу. Но когда женщина перенесла ведро с водой в кухню, стала мыть пол там, он тоже перебрался на лавку, за кухонный стол, и уже почуяв каким-то первобытным чутьём расположенность женщины, заговорил от смущения косноязычно и грубо о желании ещё не испытанным им.
Женщина выпрямилась, мокрой рукой отвела с лица волосы, внимательно посмотрела ему в глаза. Сказала с потрясшей его обыденностью:
− Иди, готовься. Сейчас умоюсь, приду.
Он дождался её в кровати. В страхе, торопливости, злости испытал то, без чего, казалось ему, невозможно было жить. Потом насуплено, стыдливо проводил женщину из дома, чтобы позвать снова, ещё и ещё раз позвать, пока не разглядел прозревшим взглядом, что вокруг есть другие доступные и с виду более приятные женщины.
С мечтательностью и стыдливостью он расстался, как-то сразу опустился обеими ногами на житейское дно. И теперь оттуда, снизу, насмешливо обозревал былую – свою, и всех прочих юнцов, – наивность. Теперь-то он знал, какие первобытные страсти живут под розовым туманом слов и приличий!
В самое это время, и не снизу, где он грубел в простоте буден, а именно оттуда, из презренного им розового тумана, вплыла в его жизнь в его жизнь неким белоснежным облачком Нинуля. Такой необычной,
