г. Сазонов не уяснил себе вполне последствий русской мобилизации. Но этому противоречат все известные обстоятельства. Уже 26 июля я дал поручение графу Пурталесу поставить на вид, что подготовительные военные меры со стороны России принудят нас к ответным мероприятиям, т. е. к мобилизации армии. Мобилизация же равносильна войне. Граф Пурталес выполнил это поручение немедленно и не пропускал ни одного дня, чтобы не напоминать русскому министру, какая ужасная ответственность ложится на его совесть за эти подготовительные к мобилизации меры. 29 июля я повторил предостережение и подчеркнул, что дальнейшее развитие подготовки к мобилизации в России заставит Германию также мобилизоваться и что тогда европейская война станет неизбежной. Точно также английское и французское правительства не оставляли г. Сазонову никакого сомнения относительно их мнения о мобилизации, – к сожалению, не произнося того слова, которое могло бы приостановить мобилизацию. 25 июля сэр Бьюкенен выразил г. Сазонову «серьезную надежду на то, что Россия своей мобилизацией не вызовет преждевременной войны», и «сделал все возможное, чтобы призвать министра к осторожности, предупреждая, что если Россия начнет мобилизоваться, Германия не будет довольствоваться одной мобилизацией и не даст России время закончить свою, но, вероятно, тотчас объявит войну»[18]. Французское правительство, правда, не так ясно, но все-таки достаточно определенно «полагало, что было бы уместно, если бы Россия, принимая свои меры предосторожности и обороны не делала при этом таких распоряжений, которые дали бы Германии повод к общей или частичной мобилизации ее военных сил»[19]. Затем, надо предполагать, г. Сазонов был осведомлен о том, что было установлено в порядке высочайшего повеления, за подписью самого царя. А русский указ о мобилизации от 30 июля 1914 г.[20] гласит: «Высочайше повелевается объявление мобилизации одновременно с тем считать за объявление состояния войны с Германией». В качестве общей задачи войск северо-западного фронта указ этот устанавливает: «По окончании концентрации войск переход их в наступление против вооруженных сил Германии с целью перенести войну на германскую территорию». Впоследствии утверждали, что указ этот был отменен. Во всяком случае он доказывает, что в Петербурге отдавали себе полный отчет о значении мобилизации. Допустить недостаточную осведомленность г. Сазонова, таким образом, невозможно, и теория блефа тем самым отпадает.
Мобилизовалась ли Россия потому, что она сама чувствовала себя под угрозой? Вспомним различные сроки мобилизации. 25 июля мобилизовалась Сербия, в ответ на австрийский ультиматум. Того же 25 июля русский совет министров в присутствии царя постановил «приступить к мобилизации 13-ти армейских корпусов, предназначенных для операций против Австрии». Эта частичная мобилизация являлась, собственно, всеобщей по отношению к австрийскому фронту и подлежала выполнению в том случае, «если бы Австрия выступила вооруженными силами против Сербии». Министр иностранных дел был уполномочен «определить время начала мобилизации». Таким образом Россия уже с первого момента решила оказать помощь Сербии, по крайней мере, путем мобилизации против Австрии, и, что особенно замечательно, проведение этой военной меры поручила министру иностранных дел[21]. Г. Сазонов выполнил постановление совета министров 29 июля, после того как днем раньше – 28 июля в Австро-Венгрии, одновременно с объявлением войны Сербии, издан был приказ о частичной мобилизации, направленной, впрочем, исключительно против последней. Соотношение сил мобилизованных 29 июля войск было таково, что 24 австрийских дивизии стояли против 39-ти русских и 15-ти сербских, в общем, следовательно, против 54-х дивизий. Русско-сербские военные силы, таким образом, более чем вдвое превосходили австрийские. До объявления всеобщей мобилизации в России соотношение сил, по крайней мере с германской и австрийской стороны, не изменилось. Утверждать при таком положении вещей, что Россия приступила к приведению всех своих сил в боевую готовность, распоряжение о чем было отдано самое позднее 30 июля, из опасения повисшей над ней военной угрозы, – нелепо. Г. Сазонов сообщил, о всеобщей мобилизации через французского посла в Париж, ссылаясь на «общую мобилизацию Австрии и на носящие характер мобилизации тайные, но уже в продолжение шести дней ведущиеся непрерывные военные подготовления Германии»[22]. Такое же сообщение было направлено через английского посла в Лондон[23], хотя и в менее сильных выражениях. То и другое неверно. Приказ об общей мобилизации был расклеен на улицах Петербурга уже рано утром 31 июля, в то время как австрийская мобилизация была объявлена 31 июля только около полудня, следовательно во всяком случае по прошествии нескольких часов после расклейки приказа о русской мобилизации и, по крайней мере, спустя ночь после отдачи о ней распоряжения. Точно также лживо утверждение, будто Германия в течение шести дней, т. е. с 25 июля, тайно занималась непрерывным приведением себя в боевую готовность. Мы только принимали такие же меры, как и другие страны, отчасти даже в меньшем размере. Мы отозвали свой флот из норвежских вод, равно как и Англия не распустила свою обычно расходившуюся после маневров эскадру. Так же как и во Франции, у нас были стянуты из лагерей и с маневров войска. В некоторых наших армейских корпусах были приостановлены отпуска; Франция же совершенно прекратила их выдачу уже с 27 июля. «Секретные» мобилизации, может быть, возможны в обширной России, но в Германии, как это прекрасно известно русским военным, они совершенно невыполнимы. Сотни тысяч людей, тысячи лошадей и повозок в стране с такими путями сообщения, как Германия, нельзя мобилизовать «секретно»[24].
Отсюда следует, что русское правительство обосновало свой приказ о мобилизации ложными фактами, и нельзя допустить, что оно несознательно воспользовалось неверными данными, ссылаясь на вымышленную австрийскую мобилизацию. Едва ли что другое могло бы резче обрисовать действительные мотивы петербургских властей, чем эта лживость.
Но если ни с чем несообразно говорить о прямой военной опасности, угрожавшей России, то тем менее имеют основание распорядители судьбами России утверждать, будто поведение нашей дипломатии документально устанавливает наши воинственные намерения. Г. Сазонов неоднократно слышал от нашего посла, что мы оказываем сильное посредническое воздействие на Вену; он хорошо знал также буквальный смысл телеграммы германского императора к царю. Даже крайняя подозрительность могла бы заподозрить с нашей стороны притворство лишь в том случае, если бы наши злые намерения обнаружились в каких-нибудь действиях. Но их-то как раз и не было. Если русское правительство не имело основания ссылаться на германские или австрийские военные мероприятия, то тем более нельзя ссылаться на приготовления невоенного характера. Не без основания некоторые немецкие круги ставят в упрек германскому правительству именно то, что оно таких приготовлений не сделало. Утверждение, будто Россия мобилизовалась потому, что считала себя в опасности, просто выдумка, которую нельзя доказать никакими фактами.
В таком случае даже для наиболее недоверчиво настроенного критика остается возможным только
