считавшего, что исчерпал научные познания о цвете, а также подверг английского ученого суровой критике, невзирая на его статус мифологической фигуры – а до некоторой степени и вследствие этого статуса [Sepper 1988: 102–103; 1987; Merz 1965: 231–252].
Гёте ставят в заслугу то, что он сформировал всесторонний подход к изучению природы[101]. Так, в одной из работ он пишет:
Когда мы рассматриваем предметы природы, особенно живые, таким образом, чтобы уразуметь взаимосвязь их сущности и деятельности, то нам кажется, что мы лучше всего достигнем такого познания путем разъединения частей. <…> Однако эти разделяющие усилия, продолжаемые все дальше и дальше, имеют и свои недостатки. <…> Вот почему у людей науки во все времена обнаруживалось влечение познавать живые образования как таковые, схватывать внешние видимые, осязаемые части в их взаимосвязи, воспринимать их как проявления внутренней природы и таким образом путем созерцания овладевать целым. В какой мере эта научная потребность находится в близкой связи с художественным и подражательным влечением, нет, конечно, надобности излагать здесь подробно [Гёте 1957: 11].
Это подчеркнутое внимание к целому как к взаимосвязи, определяющей не только наше восприятие, но и ситуационную реальность отдельных частей, придает научному подходу Гёте свойство, требующее, так сказать, перескоков с одного уровня восприятия на другой и обратно, то есть синтеза, осуществить который способно человеческое сознание, но приборы или математические формулы, как правило, этого не могут. Сходным образом Гёте отчетливо понимал склонность науки изучать и подсчитывать объекты, как будто они статичны и неизменны, в то время как на деле они всегда подвижны и изменчивы. По словам Гёте,
…если мы будем рассматривать все формы, особенно органические, то найдем, что нигде нет ничего устойчивого, ничего покоящегося, законченного; что все, напротив, скорее зыблется в постоянном движении. <…> Все образовавшееся сейчас же снова преобразуется, и мы сами, если хотим достигнуть хоть сколько-нибудь живого созерцания природы, должны, следуя ее примеру, сохранять такую же подвижность и пластичность.
…подвижная жизнь природы… [Там же: 12, 13].
Гёте считал, что когнитивно-перцептивные способности человека сами по себе служат органом и совершенствуемым прибором научного исследования – по сути, самым сложным из доступных приборов[102]. В расширительном смысле сила познания отчасти заключается в близости между сознанием (или «Я») и любым наблюдаемым в природе объектом: человеческое сознание не просто уникально приспособлено к тому, чтобы открывать различные виды закономерностей и узоров в природе, но может делать это еще и потому, что оно само – неотъемлемая часть природы. Субъект и объект взаимосвязаны и даже взаимопроникающи (создают и формируют друг друга). Категории разума – это выражение природы в сознании; с их помощью разум человека усваивает и понимает природу, которая его породила.
Это тесное взаимоотношение между субъектом и объектом и лежит в основе утонченной философии науки Гёте. Одна из важнейших характеристик его подхода – твердое понимание того, что в любом акте наблюдения сознание присутствует как определяющий компонент, и этот факт нельзя игнорировать или сбрасывать со счетов (идея, предвосхитившая утверждение Э. Маха, что не существует абсолютно изолированных тел: изоляцию нарушает само присутствие наблюдателя) [Мах 2000: 195–196]; это положение Гёте развивает в очерке «Опыт как посредник между объектом и субъектом». Основная критика в адрес так называемой объективной науки направлена на заблуждение, по его словам, заставляющее ученых «чувствовать отсутствие масштаба, помогавшего им, когда они с человеческой точки зрения рассматривали вещи в отношении к себе» [Гёте 1957: 367]. Путь к «объективному», то есть полностью независимому от субъективного восприятия знанию усеян не только опасностями, но и ошибками, потому что индивидуальное сознание, со всем его багажом, никак невозможно полностью подавить и изгнать с места событий, хотя легко изобразить, будто оно было изгнано. Стремление обрести объективное знание ценно, но у него неизбежно есть реальные пределы:
…там, где его [ученого] не легко может кто-нибудь проверить, он обязан быть своим самым строгим наблюдателем и при самом ревностном старании всегда с недоверием относиться к самому себе… всякому очевидно, как строги эти требования и как мало имеется надежды на их полное выполнение, безразлично, предъявлять ли их к другим или к себе [Там же][103].
Именно по этой причине Гёте зачастую характеризуют как ученого-феноменолога, из тех, кто считает, что «все фактическое – уже теория», но никогда не упускает из виду, что все наблюдения совершаются в среде феноменов, доступных ощущению и познанию, равно как и умственным ожиданиям и реакциям[104]. Лучшее противоядие от ошибок в науке, по мысли Гёте, можно найти в совместной работе и в публичных сообщениях о каждой научной находке: «…весьма рекомендуется не возводить научное здание до тех пор, пока план его и материалы не будут рассмотрены, обсуждены и одобрены всеми» [Там же: 369]. Таким образом, исходя именно из этих соображений Гёте отдает предпочтение индуктивной науке и попутно руководствуется в своем научном поиске недоверием к теории. Если теории возникают из тщательного собирания и накопления сведений, то это теории достоверные, ценные и «делающие честь остроте ума их творцов»; но зачастую они начинают жить собственной жизнью, подавляя или искажая сбор новых сведений и новые наблюдения, поскольку «если они встречают больший, чем заслуживают, успех, если сохраняются дольше, чем следует, то сейчас же начинают уже мешать и вредить прогрессу человеческого духа, которому они до известной степени способствовали» [Там же: 371]. Такова, по мнению Гёте, оказалась участь Ньютона и его теории цвета, изложенной в «Оптике»: великий ученый позволил себе руководствоваться в исследовании предвзятой теорией, подразумевавшей верность определенных результатов, и выбрал лишь несколько экспериментов, призванных подтвердить эту теорию, вместо стремления представить исчерпывающую картину присутствия и функционирования цветов в мире и человеческом сознании, см. [Sepper 1988: 142–157; Fink 1991]. В XIX веке нападки Гёте на Ньютона и его научный метод не принесли ему последователей – практическое применение открытия Ньютона слишком превосходило авторитетностью критику Гёте, чтобы у последнего появились сторонники; зато в XX столетии эту критику признали как точку зрения, имевшую определенную ценность для выработки подходов к научному познанию, не ограничивавшихся сведением феномена к элементам, поддающимся подсчету[105]. Для Гёте ключ к пониманию природы был в накоплении обширных и подробных данных: «В той работе… никакая тщательность, старательность, строгость, даже педантичность не будут излишни, ибо она делается для мира и для будущих поколений. Но эти материалы должны [не] быть… сопоставлены гипотетическим образом, не использованы для создания системы» [Там же: 375]. Данные (подробности) в первую
