Книга Рейс в одну сторону - Федор Лопатин

— Успокойтесь, товарищ, с вами все в порядке. Резь в глазах должна скоро пройти…

— Уже прошла, — перебил его Петрович.

— Ну вот видите, — улыбнулся сосед, хотя Королев не видел ни его самого, ни его очаровательной, а, может быть, издевательской омерзительной, улыбки: не бывает так, чтоб сразу стало хорошо — страдания надо терпеть дни или годы, чтобы наконец-то получить покой и радость…

— Вы меня слышите, уважаемый? — сосед тряс Петровича за плечо и зачем-то дул ему в ухо.

Королев инстинктивно отодвинулся подальше от странного соседа, который, опять же с улыбкой, добавил еще более необычную фразу:

— Очки вам больше не понадобятся. Снимите их и посмотрите на мир другими глазами.

— Как это не понадобятся?

— Обыкновенно. Более того, здесь, на острове, нет отдела по продаже оптики, и это не должно вас пугать. А в-третьих, вам, уважаемый Григорий Петрович, пора бы уже привыкнуть к тому, что изо дня в день талдычит вам ваш куратор: это необычное место с необычными же технологиями.

— А вы откуда знаете, о чем мы говорим с Наумочкиным? — удивленно воззрился он слепыми очами на соседа.

— Мы все через это прошли, так что — просто расслабьтесь и ничему здесь не удивляйтесь, чтобы не терять времени даром. Лучше доверьтесь внутреннему потоку энергии, который несет вас к светлому завтра…

Королев слушал и не верил: какой поток, какая энергия, какое, к чертям собачьим, доверие, когда он ничего не видит?

Сосед еще что-то говорил, но кроме словесного шума, Петрович ничего не слышал. Он вновь бесцеремонно его перебил:

— Я только одного не понимаю, как мне теперь обходиться без очков?

— Сами всё увидите, — ответил сосед, и улыбнулся своему удачному каламбуру.

Королев был в легком смятении, но словам соседа пришлось поверить, когда он снял очки и, вроде бы, увидел свою тумбочку в том самом, «нормальном» состоянии, в каком она была до его ночного сна. Как ни странно, Петрович тут же забыл об очках. Он не вспоминал о них ровно до того момента, пока в конце смены до него не дошло, что он действительно в них не нуждается, и что ему прекрасно видны любые предметы на любом расстоянии. Однако, он не стал больше ни с кем делиться этой приятной новостью, чтобы не сглазить, и чтобы не слушать всякую чушь о внутренней энергии, которая распространяет вокруг себя волны радости и счастья.

Когда вечером того же дня он окинул взглядом комнату, в которой жил почти месяц, то заметил, что на многих прикроватных тумбочках лежат очки разных форм и цветов. Тут были и квадратные очки в роговой оправе с толстыми пузатыми стеклами; и золотые тонкие с узкими прямоугольными линзами. Многие были со сломанным дужками, перемотанными синей, красной, зеленой и черной изолентой. Общее в этих очках было одно — к ним никто не прикасался. Петрович вдруг вспомнил, что вот уже несколько дней, краем глаза, видит несколько десятков бликов от стекол очков: целых и битых, мутных, как стенка старого аквариума и чистых, как слеза того окулиста, который умилился бы при известии, что его пациент навеки излечился от глазной болезни… Он подошел к ближайшей тумбочке и, присмотревшись, увидел, что лежащие там очки, покрылись тонким слоем пыли. Их хозяин, швед Ольсен, заправляя в это время свою кровать, не обратил внимания, как подошел любопытный Королев. Петрович не хотел начинать разговора, тем более, что, кроме языка жестов и русского, он никакими больше не владел. Вдоволь насмотревшись на, уже никому не нужную чужую собственность, он также незаметно отошел от тумбочки шведа и направился к своей кровати.

Некоторое время Петрович прислушивался к собственному организму, полному разных изменений. Он никогда не обращался внутрь себя, никогда не доверял интуиции, и вообще не знал, что такая есть на свете. Его «глухота» к собственным ощущениям еще более усиливалась, когда он общался с такими же непробиваемыми людьми, как и он сам. Да, пусть они и остались там, в прошлой жизни, в большом пыльном городе, но, вместе с тем, они всё еще были с ним рядом — в его воспоминаниях, со временем всё более блекнувших и превращавшихся в подобие эха, или ветра, которые доносили до него обрывки давних разговоров, чужих рассуждений, каких-то нужных и ненужных встреч… И вот, в один прекрасный день, он почувствовал, как всё это разом забылось, будто морская волна смыла лишнюю информацию, очистив его для чего-то нового и светлого. Королев легко встал с казенной кровати, и также легко, без «стрельбы» в пояснице, наклонился, чтобы надеть брюки и зашнуровать ботинки. Его приятно поразила смелая идея, что сейчас он может пробежать по длинному коридору, не ощутив при этом тяжести в ногах и болей в спине, от которых он страдал, без малого, восемь лет.

Но через мгновение Петрович спустился с небес на землю, и понял, что, конечно же, никуда он не побежит — в коридоре будет полно народу, когда все спокойно пойдут на работу, а он, озабоченный своим самочувствием, будет только мешать радостной беготней сотням людей. Единственное, что он сделал, так это несколько раз подпрыгнул на месте, чтобы окончательно убедиться, что спина больше не беспокоит, и что также не болит голова, шея и желудок… Он не заметил, как некоторые соседи понимающе улыбнулись его неуклюжим прыжкам, потому как они сами, в недавнем прошлом, были на его месте, и точно также стеснялись проявить хоть самую малую радость при появившихся вдруг новых ощущениях в теле.

Он легко дотянулся до дверцы тумбочки, не услышав при этом хруста в суставах. Позавтракал, как обычно, одним бутербродом, припрятанным с вечера, запив его горячим сладким чаем, который всем принесли заботливые работники столовой. Народ уже разошелся. В комнате остался только Степан Викентьич, нервный, как всегда, по утрам, и еще один, новенький, молодой Лешка Миронов: он прибыл несколько дней назад, и пока не привык к обстановке. К нему прикрепили того же Наумочкина, но тот редко с ним общался, по неизвестным Королеву причинам. Лешка, двадцатилетний розовощекий малый, сидел на своей кровати и читал толстенную книгу о древней Руси. Королев и сам бы сейчас с удовольствием пробежался по страницам увесистого тома, окунувшись с головой в увлекательные подробности российской истории, пусть и в художественном изложении, но сегодня ему нужно было спешить в слесарку — снова поступил заказ, который требовалось срочно выполнить. На этот раз