глазом карга на такие слова, а позади Капотаны тени сгущаться стали.
– Золото не возьмёте, убить меня задумаете? Род мой здесь завтра же окажется. И будет вас преследовать, пока последнюю собаку не распотрошит, мои косточки искаюче, – сурово молвила разъярённая мать. Да и я, со своей стороны, в окаянные души метнусь, но вас теснить стану, пока до Адова круга не доведу. До судилища Божьего! – и сварожьими знаками окрестясь, трижды стрибожьим символом омовясь, произнесла слова боли страшные, и из глаз материнских не слезы полились, а искры огненные посыпались, траву сухую и платок цыганский опаляя.
Отхлынули убийцы, испугавшись гнева праведного и даже золота устрашась, повели Капотану, что огнем праведным объята сделалась, к месту убийства.
Глава 4. Засасывает в жизнь
– Ой, ой! – заойкал Евпатий и сделался престранным, будто засасывает его в воронку бурлящую.
– Радуйся, рус, это молодожёны тебя в свой род зовут. Везучий ты, как погляжу, чуть им любовь не угробил, а они тебе сладкую жизнь в ответ, – и стал Константин прощаться.
– Постой, постой, брат! Что ты такое говоришь?
– Ты про коло перерождения слышал? – в возмущении взмахнул руками византиец толстый. – В какую вежу умер, знаешь?
– Нет!
– Вот ведь невежда! – махнул рукой на дурака толстяк. – Вежа твоя родовая, как черепица на крыше, подошла семье этой счастливой. Будешь ты теперь ихний сын. Вот и вся сказка! Радуйся.
– Ой, не хочу! Не хочу! – крутился, как юла на месте, Евпатий, стараясь от воронки увернуться.
– А другого пути нет, – удивился капризному домовому толстяк. – Вот если б кликуши тебя покликали, и дух твой к телу вернулся, чудесным образом воскресясь. А так – единый путь – перерождаться!
Вдруг Евпатий замер на месте, как вкопанный.
– Слышу! Слышу! – зашептал белыми губами. – Матушка меня зовёт. Там, – и рукой указал направление, откуда ветер принёс.
Константин тоже услыхал.
– Брат, Константин! Мы ж братья с вами, византийцами. Велесом прошу, помоги мне. Займи моё место! Будь хорошим сыном этим людям. Вырастешь на харчах Ладасвенты, окрепнешь на руках Яропера, успеешь и мир повидать, только уж сам, своими ногами! – молил Евпатий, слыша всё громче и громче оклик имени своего голосом материнским.
– А ты же как? – спрашивал Константин.
– Мне туда надо! Многое я сделать не успел. Есть ещё ради чего пожить в своём селе, – слезу с глаз смахнул несчастный шалопай. – Я тоже, как Яропер, свою Ладасвенту счастливой сделать хочу. Дом построить хочу. Детей на радость семье нарожать, внуков посмотреть. Полезным своему роду быть. Долго жить, чтоб успеть и мир повидать. В Византию твою махну. В гости к тебе приду, когда вырастешь.
Обнялись крепко, и Константин с радостью на лице и с надеждами в сердце на новую жизнь в водоворот любовный вместо Евпатия вошёл, обещая лучшим и хорошим сыном стать на древе родства.
А русака вдруг опять ветер подхватил и понёс туда, откуда принёс.
Глава 5. Материнское сердце творит чудеса
– Вставай, Леловел! Вставай, сынок! – говорила мать, и огонь её сердца стал языками пламени из груди на улицу вырываться. Очи запылали. Руки углями огнедышащими засверкали. Цыгане те и вовсе ниц попадали от такой силищи, мечтая поскорее отседова сбежать, пока живы.
И хотел было Евпатий быстрее нестись туда, откуда голос шёл, да вдруг ему дорогу двое перегородили. И не люди то были, а чатры. По чатеры головы в четырех мирах Яви, Нави, Прави и Слави про добрые и греховные поступки судьбу всезнающие: у каждого по паре глаз всезрячих и у всех четырёх – рога серебряные докрасна раскалённые.
– Нарушены тобою, Евпатий Лелолель, по обережечеству Капотанов, по отчеству Боронавов, главные законы мироздания, – говорила одна башка с рогами. Потом вдруг как крутанулась, и другая на её месте заговорила тем же голосом страшным:
– Владыка мира сего их сотворил для всеобщего благоденствия, а не для шалопаев бестолковых.
– Закон любви. Не любил, ибо если б любил, о других больше б думал, чем о себе, окаянном, – третья молвила.
– Закон меры. Не было МЕРы при жизни, вот и сМЕРть наступила ранняя. Нежданная, – сурово отрезала четвёртая, а Евпатий голову повесил: что правда, то правда. Дурак дураком жил, не в меру отчаянно. И о других не думал, что его смерть может вред и боль принести. Родился, а после себя не то, что потомства, ветки сломанной не оставил.
– Будешь себя в необходимом, но достаточном держать? – спрашивала строго шестая, глазами сверкая, от взгляда которого волосы дыбом становились у живых и у мёртвых.
– Буду, – отвечал твёрдо и серьёзно Евпатий.
– Не верим! – грозно крикнули головы хором.
– Я за него слово даю, – сказал человек позади Евпатия. – Умер рано я, не сотворив до конца долг отцовский, вот и вырос Лелолель без пути мужицкого. Ему свои лета дарю, чтоб оправдался.
Обернулся Лелолель и обомлел. Отец родной, давно умерший перед ним стоял. Такой молодой, сильный, славный, добрый, суровый, как его мальчуганом запомнил вовек. На кого хотел похожим стать во младенчестве. Да забыл мечты по шалопайству.
– Батька! – бросился к нему в объятия. А отец родной, будто марево, в тело сыновье вошёл и растворился, осеняя Духом Святым, от чего засветлел молодой человек, будто солнышко его изнутри подсвечивать принялось.
– Родовому духу почёт и слава! – поклонилися головы отцу Боронаву. – Воля ваша!
В этот момент вся огнём объятая, сама сгореть рискуя от пламени сердечного, Капотана руками огненными землю стала поднимать, горсть за горстью, перст за перстом, пылинка за пылинкой, пока в месте убиенном не увидела сына своего единственного и пролила слезу материнскую, целительную, которая, словно живая вода, окропила тело сыновье и оживила его. Встал Евпатий и припал к ногам материнским со слезами в глазах.
– Благо, сына, боги с нами, – говорила мать, обнимая чадо своё непутёвое.
– Два раза ты мне жизнь подарила, матушка, – отвечал благодарный сын. – Во век не расплачусь с тобой за подарки такие.
– Платы не берёт мать за любовь. Однако ж счастливой меня и родовой наш дух сделать в силах ты, продлив наши часы в жизнях внуков и правнуков, а также в делах своих праведных и славных.
– Сам хочу! Жизнь потерявши только, понял я, что значит счастливым ходить: везде родные, близкие, друзья, дела, мечты да планы. Жить хочется – мочи нет! Столько всего впереди!
И вспомнил Лелолель светлые лица своих друзей, коих более не чаял увидеть, а также встречу с отцом родным, вступившимся за него перед охранниками мира Навного, Константина византийского горожанина, супружников Яропера с Ладосвентой, чью
