умел пробуждать в себе это безумное свойство дурной, бешеной крови. Я ударил Михаила, но он сумел устоять на ногах. Губа у него была рассечена, кровь капала на белую рубашку. Авербух не ответил ударом на мой удар, вроде и не собирался мне отвечать. Он даже не защищался. Я ударил его в открытое лицо второй раз, и он с грохотом рухнул на пол. Постепенно, прояснившимися от мути глазами я начал различать растерянные лица, столы, заставленные всевозможными яствами, пышное, праздничное убранство, цветы в вазах. Некоторые девушки плакали. Одна, русоволосая, в истерике пыталась броситься на меня. Я подхватил под мышки лежавшего без сознания Михаила и потащил в ванную. Какая-то женщина в летах помогла мне. Вошедшая вслед за нами Меседу тихо сказала, что я негодяй.
– Меседу, исчезни, пожалуйста…
– Не исчезну… Я тебя не боюсь. Ты же псих и дурак, оказывается… Ну, ударь, ударь меня! Тебе лечиться надо, ты псих!
– Ты только сейчас узнала?
– Давно догадывалась. Михаила приводили в чувство вошедшие в ванную ребята. Я помыл руки под краном, механически вытер их и вышел в коридор. – Ансар, не понимаю, за что ты его ударил? – сверля глазами, не отставала от меня Меседу. Ее голос срывался и дрожал. Лицо у нее сейчас было строгое, бледное и красивое. Губы бескровные, плотно сжатые.
– Ну, прошу тебя, объясни, за что? – повторяла она. – Ты его ударил из зависти… за то, что он красивый… Отвечай мне, подлец! – Меседу была близка к истерике. – Ты его ударил, потому что у него братьев нету, да? Потому что он еврей и не будет тебе мстить?… Потому что он из интеллигентной семьи и из родных у него одна мать? Отвечай! – Голос Меседу сорвался на крик.
– Пошла вон, дура, пока я тебя не задушил! – Кровь вдруг с новой силой начала стучать у меня в висках.
– Ненавижу, урод! – выкрикивала в исступлении Меседу. Ее удерживали несколько девушек и Эрик Семенович. – Ненавижу вас, уродов, спустившихся с гор, чтобы портить жизнь честным, нормальным людям!..
Возвращаясь по темным улицам домой, я тихо улыбался. Я улыбался счастливой улыбкой кровника, только что отрезавшего голову своему врагу. Мне было сладостно и спокойно. Я видел словно со стороны, как сияют во тьме в волчьей ухмылке мои зубы.
Глава одиннадцатая
Габиб и Хачбар отловили адвоката Итул-Манапа, и мы повезли его за город на дачу. Адвоката посадили на стул посреди пустой комнаты. Габиб и Хачбар били его долго, спрашивая о связях с Эльбрусом и Авку-Идовсом. Кровь с лица Итул-Манапа капала на газету «Правда», расстеленную на полу. Вечером Габиб признал измордованного Итул– Манапа ни в чем не виновным. Они с Хачбаром умыли его и долго налаживали с ним отношения.
Эрик повел меня к человеку по имени Руслан, который занимался подпольным производством водки. Руслан поведал мне, сколько у него цехов по всей республике, а также по Чечне и Кабардино-Балкарии. Он говорил, что пошли крупные бабки и именно к тем кланам, которые он вчера еще поднимал из нищеты своими же руками. Он спросил, можно ли будет для начала прикрываться моим именем и вообще рассчитывать на меня в случае различных передряг и разборок. Я ответил: – Давай, пожалуйста. Но не переоцениваешь ли ты меня. Не такой уж я большой авторитет кавказского масштаба. На это он лишь лукаво улыбался: дескать, говори, говори, я-то знаю, что это из скромности! С Русланом мы сработались. Постепенно все дела и связи его вместе с цехами перешли ко мне.
К середине весны приехал в отпуск старший брат. Он учился в Высшем военно-политехническом училище во Львове. При его атлетическом сложении ему очень шла военная форма. С его приездом в доме стало празднично. Мариям готовила всякие разносолы, а отец собирал нас всех вместе, вспоминал наше детство, шутил. Каждое утро брат будил меня рано, и мы бегали к морю.
– Лакцы потеряли тонус. Лакцы утратили признаки дикой нации. Подражают цивилизованным европейским народам и будут за это наказаны! – говорил брат.
– Кем? – удивлялся я.
– Теми же родственными нам племенами, которые еще сохранили племенные и общинные связи. Они сохранили свои мусульманские корни. Нам нельзя было забывать, в каком краю, среди каких народов мы живем. Брат говорил, что лучшие, благородные побуждения малых кавказских народов выглядят преступными в глазах имперского народа, в состав которого мы входим. Русские не дают ни одного ключевого поста нашим генералам – брат упомянул о пяти лакских генералах, об аварце Танкаеве, который давно заслуживает звания маршала, и о чеченце Дудаеве.
Для меня было новостью, что мы являемся колонией России. Брат с гордостью повторял, что, хотя Дагестан и Чечня – едва ли не самые малые по территории республики, они активнее всех других борются за свободу. Когда-то они были насильственно присоединены к Российской империи. Брат не без удовольствия сообщил, что он у себя в училище держит кавказскую шашку. Я спросил брата, не является ли национализмом то, о чем он говорит.
– А по-другому невозможно в России. Тут тебе на каждом шагу напоминают, откуда ты.
Дважды мы ходили на свидание к дяде Муртузу в Шамхальскую тюрьму. Муртуз просил всячески поддерживать Авку– Идовса и Эльбруса.
– Ни в коем случае не спускать глаз с Габиба! Старайся быть в курсе всех его дел, – наставлял меня дядя Муртуз.
– Эльбрус суется в мои водочные дела.
– Не беспокойся, я напишу ему маляву. Малява – по-блатному значит записка.
– Что за кошмар?! В какие дела ты залез? – спрашивал меня старший брат, когда мы возвращались из тюрьмы.
Я в общих чертах обрисовал ему все. Мое положение сильно его озадачило. Он долго молчал, вздыхал и, видно, не знал, как быть. Уезжая, он подарил мне финский нож.
– Ансар, ты, я вижу, впутался в опасные дела, и одними моими подсказками здесь не поможешь. Если станет невмоготу – всади этот нож в грудь врага и считай, что это сделал я.
Брат уезжал с тяжелым сердцем. Он, конечно, переживал за меня. Он опять с горечью говорил о русеющем лакском народе. Удрученный словами брата, я спросил, что же делать. Есть ли у нашего народа шанс?
– Я стану генералом и вместе со всеми лакцами возглавлю борьбу горцев Кавказа против России – только это нас спасет!
Ажай сперва гадала мне по руке. Говорила, что у меня глубокая линия любви – и не одна! Потом жарко поцеловала меня в ладонь и, вся сияя – она умела создавать атмосферу праздника! – прижалась ко мне. Так меня не целовала ни
