— Да я…я… Да ты меня за кого?! Да ты… — Дёмка ажник вспучился, будто нора кротовья посередь дороги.
— За кого? За болтуна. Кто растрепал про Захара Мятова, что он порты обронил в бою? Не ты? А про то, что через те порты твой десяток выжил, чего ж не поведал? Начни Захарка срам прикрывать, он бы не врагов рубил, а зад подставлял и не токмо свой.
— Дык это когда было-то?! Ты еще вспомни деда моего, Фрола, когда он козлом скакал по бабам.
— Было же, Дём. А потому, доставай еще один сухарь и жуй себе, — Андрей ухмыльнулся и более никак не отвечал на Демкины вопросы.
Тот уж и так и эдак, а все никак! Шумской под мерный шаг Буяна малёхо замечтался, впал с полусон. Все казалось, что Аришка перед глазами — коса блестит, глаза сияют…
На воеводском подворье не протолкнуться! Ратные десятники, сотники и полусотники со всей округи. Да боярин Фрол всем нашел место, для всех изыскал, измыслил мудрое слово. С того и совет прошел гладко, да ровно. Мужики не ругались, удалью не хвастались, а вели деловой разговор.
Уж в вечеру, когда все собрались разъезжаться по уделам своим, собирать силы для пахоты, воевода подошел к Шумскому и сам позвал на именины.
— Будь гостем, Андрюш. Вот не знаю, как ты, а я уж давно своей семьи без тебя не мыслю. Пришелся ко двору, удоволил старика. Считай еще одним внучком обзавелся.
Шумской особо не любил сборищ, но слово боярина Фрола от сердца шло, и как тут пожившего воина огорчить отказом? Поклонился поясно и молвил:
— Буду, дядька Фрол. Благодарствую.
— Так жду, помни! — махнул рукой старый воевода и отошел.
— Андрюх, так что про девку-то? — настырный дружок у Шумского, ничего не скажешь. Подлез справа и вопрошает, глазами сверлит.
— Демьян, хороший ты парень, токмо смола смолой. Отлипни, докука, — Андрей не выдержал тоскливого взгляда приятельского и засмеялся.
— Свят, свят… — Дёмка попятился от Андрея. — Еще и грохочет. Ну все, не инако белый свет помутился. Это где видано, чтоб Гарм, да ржал аки сивый мерин. Пойти, чтоль, бражки хряпнуть?
Часом позже, когда уж ехали лесной дорогой, Дёмка изгалялся, как умел и до того домаял Шумского, что пришлось рыкнуть и морду сделать посуровее. Опосля такого циркуса, Дёмка замолк, но бубнил себе под нос и языком цыкал.
Жаль Андрей не видел Фаддеева лица. Злого, обиженного… Покамест были на совете, толклись во дворе, духота майская одолела. Кто кафтан скинул, кто рубаху рассупонил. Вот и Шумской завязки дернул и Фадя змеиным глазом своим приметил малую ладанку, что на шее его висела. И не сказать, что Фаддей бабью вышивальную науку разумел, но ревнивым-то взором все окатил, да понял — Аришкина работа. Чудной рисунок, не местный. Всколыхнулась обида, да желочь, взыграло ретивое мужицкое — на кого променяла?! На этого полукровка, выблядка?! Харя резаная, морда бритая.
Змеиная любовь-то опасная. Самому не досталось, так надоть ядом угробить того, кто мил. А саму ее, любовь-то, втоптать в грязь, унизить, а потом и прибрать к рукам. Крепко задумался Фадя…
У развилки дорожной — Берестовской и Савиновской — Андрей попрощался с Медведевыми и к себе отправился. Ох, не туда его тянуло, не в хоромы богатые, пустые, а в малую сарайку на подворье боярина Акима, где хранились новые короба. Там ведь Аришка его приветила, смотрела ясно и ладанкой дарила. Мелькнула шальная мысль — поехать к ней, да уплыла. Посев завтрева начинать. Не будет нови, не будет жизни. От Шумского, хозяина-боярина, много кто зависел, а он долг свой помнил и исполнял.
А с ранним светом началась страда. Никто в стороне не остался: ни холоп, ни кузнец, ни поп, ни боярин. Ратники скинул доспех до времени и вышли на поля-наделы.
Положили требы древним богам, прочли молитву новому, Единому, а уж потом поплевали за мозолистые ладони-то и впряглись. Поп Виталий явился помочь словом, Андрей его приветил и рядом с собой оставил — иной раз-то доброе слово нужнее, чем понукание аль приказ.
Так и маялись, упирались на землице со света до темна. Ни посиделок, ни гуляний — одна токмо работа, но почитай, самая главная.
Шумской-то об Арине тосковал, слов нет, но и вырваться не мог. То спор удельный решить, то помочь, то разнять забияк, что схлестнулись не вовремя, едва не помутившись разумом от непосильной работы.
Одним вечером заехал в Савиново Демьян. Каурый нес его не шибко, будто давал роздых хозяину.
— Дёмка, случилось что? — не ждал Шумской в такое-то время.
— А это как сказать, Андрюх… — веселый приятель его нынче был печален, да и того хуже — в какой-то яростной отчаянности.
— Садись, нето. Квасу будешь?
— Давай. Лучше б бражки, но не ко времени.
Пока холоп нес угощение, приятели расселись на скамье возле больших хором Шумского. Молчали оба. Андрей не торопил Дёмку говорить-то, видно чуял — нелегкая будет беседа.
— Просватали.
Шумской едва не вскочил с лавки! Кого? Кому? Аришку?!!! Потом охолонул маленько.
— Кого? — а голос, все одно, осел, подался в хрип.
— Наталью мою, — Демка стянул с чубатой башки шапку, ткнулся в нее лицом и замолк.
— Дём… — и что тут скажешь?
— Дём, Дём… Андрюха, ведь любил я ее и она меня! Моя была… А вчерась смотрит на меня глазами своими голубиными и эдак-то говорит: «Прости, нето. С тобой-то только печали, да бесчестье. Замуж не возьмешь, не того я чину, а я детей хочу и чтоб в роду меня поминали добрым словом, не плевались». И вот скажи мне, Андрей, это ж какая тварь придумала, чтоб жениться на сословных?! Ежели так — то и жить надо кучками. Чины к чинам, а славники к славникам. Чтоб не видеть никого, окромя своих. Инако, встретишь вот такую, и вся душа в лохмотья.
Шумской аж лицом потемнел. И что ответить, коли сам по уши влип в простую славницу, а?
— Демьян, ежели любишь — бери в жёны. Не согласится — умыкнем. Помогу. А отец тебя погонит, у меня жить оставайтесь.
Дёмка аж брови вознес.
— Чего удумал, Андрюх? Я отцу слово дал, что обвенчаюсь с ровней. Род наш дюже молодой, седьмого колена даже нет. Укреплять надоть. Я детям что оставлю? Шапку свою, да меч ржавый? Деду Фролу только наследную грамоту* дали, а тут я Наталку, мельникову дочь приведу? Эх… Она и сама уж поняла, что выгоды от меня с гулькин хрен. Отворотилась.
