Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 62
– Нелка, – сказал Юрай, беря ее за руку, – давай дружить. Дались тебе эти принципы чертовы. Я тоже хорош, не думай!
– Разве без них стало лучше? – спросила Нелка.
– Стало хуже. Но по-другому… Жизнь повернулась на один радиан, а все уже давно были уверены, что механизм поворота не работает… Да ладно, Нелка! Давай сходим в кино?
– Странный ты, Юрай! Ты – и со мной в кино.
– А почему бы нет? Я за тебя возьмусь!
Он встал и обнял Нелку. Выяснилось, что малахольная дура хорошо гнулась в руках, была гибкой и тонкой, а ненакрашенные, бледные губы в сухих мелких трещинках вполне могли вдруг повлажнеть и набухнуть. Ничего ведь не стоило, крутясь в спутниковских сферах, стать ей всеобщей давалкой, как они там все, но Нелка была дистиллированная барышня. Ленинка-монахиня. «Была не была!» – подумал Юрай и нежно поцеловал Нелку в лоб.
– Спасибо, подруга. За мной должок!
– Иди, – сказала Нелка. – Ничего мне от тебя не надо. Но такая тоска, Юрай, жить не хочется… Демократы вонючие!
* * *
У мамы телефона не было. Телефоны в Горловске, как и во всей огромной России, за так ставятся только начальникам, а простому люду за большие деньги, завернутые в большое унижение. Надо было маму вызывать на переговорный пункт, а это значило, что разговор завтра узнают все, кому не лень. Был ли телефон у Нины Павловны? И решил – вряд ли… Она не была в авторитете у людей, ставящих телефоны. Но попытка не пытка – решил проверить. И, о счастье! Телефон у Нины Павловны был!
– Юрик! – Она одна не признавала прилипшего к нему инициала. Даже мама нет-нет, а называла его Юраем, но Нина Павловна была Ниной Павловной. – Юрик! Так жаль, что меня тогда не было дома. Мне твой букет описан дважды. Мама твоя сказала – вполне приличная метелка, а соседка Евгения Сидоровна – что ты его купил в магазине похоронных принадлежностей. Именно туда в тот день поступили розы.
– В следующий раз я ей принесу металлический венок, – пообещал Юрай. – Ниночка! Павловна! У меня позарезное дело. Скажите, бога ради, не знаете ли вы у вас в городе некоего Владика Румянцева?
– Господи, Юрик! Но и ты его знаешь! Это же муж покойной Риточки Емельяновой. Владик Румянцев. Мой сосед.
– Я понятия не имел, что он Владик. Я знал только, что он Сева. Причем тут Владик?
– Ты бы уж молчал! Имеешь прекрасное древнее имя Юрий, а откликаешься всю жизнь на бездарную кличку. А что, собственно, произошло?
– Если б я знал! – ответил Юрай. – Но это все связано с Ритиной смертью.
– Владик, или Сева, очень плох. Его даже возили в Ростов к психиатру. Он кричит ночами. А потом замирает и сидит часами молча. Такой ужас! Его приятели хлопочут, чтоб показать его в Москве. Но когда он в стабильном состоянии, то категорически отказывается лечиться. Я, говорит, все понимаю, я справлюсь. В общем, он мальчик сильный, мне бы в голову такое не пришло, если бы я сама не слышала, как он воет ночами.
– Я тоже слышал, – сказал Юрай.
Собственно, что он узнал? Владик-Сева знал Машу. А мог и не знать. Знал другой, а его попросил позвонить Нелке. Или не другой, а третий. Цепочка могла быть какой угодно длины. Значит, надо идти по цепочке. Но кому идти, кому? И почему он не спросил про Алену и карела? Как у них?
Оставалось ждать Леона, чтобы посоветоваться, и пора было отправляться по месту службы, потому что отпуск кончился, а ты, Юрай, совсем не загорел, а, скорей, осунулся. С чего бы это? Не с любви ли?
А потом пришло письмо от мамы. С разными важными подробностями. Что, поскольку карел все еще в больнице, старшие Аленины детки вынуждены пойти здесь в школу. Тетя таки ходит в больницу к Михайло. Нет лекарств, питание плохое, парень исхудал, измучился, но боится выйти из больницы, потому что опасается сотоварищей.
Юрай ответил маме и попросил узнать у Алены, где достал карел замечательные зимние высокие ботинки на толстой подошве? Ему в зиму нужны как раз такие. Чья фирма? Чешская или итальянская?
Интересно, как на это прореагирует Алена?
* * *
Это произошло вечером, после особенно дурного и бессмысленного дня, когда он тщетно пытался написать статью про фанеру, но каждый раз само слово вызывало в нем раздражение и смех, а ответственный секретарь именно в этот момент приходил и показывал пустое место на макете, где черным по белому было начертано «Фанера Юрая». Дыркой в макете секретарь побуждал Юрая к скорости в работе. Но получалось обратное. Юраю, вместо нужных слов, виделось большое ровное поле, по которому он, Юрай, бежит с огромным куском фанеры. И, с одной стороны, он вроде бежит, а с другой – фанера в поднятых руках его не пускает. В результате материал получился бездарный, но его все равно поставили. Ответсекретарь сказал: «Божусь, что про фанеру никто не написал бы лучше. Даже покойный Анатолий Аграновский. Тут, старик, роковая тайна в слове. Фа-не-ра».
С этим словом и вышел Юрай из редакции. Болела голова, было противно на душе, хотелось выпить… Как кстати оказался бы сейчас какой-нибудь приятель или, на худой случай, автор-графоман, желающий подольститься к журналисту.
Почти задевая за рукав, мягко прошуршав, возле Юрая остановилась машина, уже своим окрасом давая понять, что она не какая-нибудь там совковая пыхтелка, а совсем даже «Мерседес», который уже не убивает сограждан наповал фактом существования, но тем не менее…
– Подвезти? – спросила роскошно упакованная девица, и Юрай решил, что количество психов в этой стране растет неудержимо, что грань между реальным и насмотренным в видаках истончилась окончательно, потому что по жизни ни «Мерседес», ни такая дива возникнуть после статьи о фанере не могли, если, конечно, мозг остался неповрежденным.
Мозг Юрая был явно травмирован.
– Да ну? – засмеялся Юрай. – Прямо так? Садиться и все?
– Прямо так, – ответила дива. – На жопу.
Ну… Не такой Юрай, чтоб со слова теряться, слыхивал и похлеще… И даже не то, что не в масть слово, не в масть «Мерседесу», это тоже не диковина. Нынешние интеллектуалки во всю шпарят «е… твою мать», тогда как простушки щебечут «се ля ви». Вот такой наворот. На взгляд Юрая, специальный. Совсем все запутать к чертовой матери, чтоб уж выпутываться – так выпутываться по всем статьям: и по жизни, и по смерти, и по лексике тоже. Ослобоняйся, человек, ослобоняйся. Шкуру зацепило? Еще лучше. Сдирай и шкуру.
– Вас понял, – ответил Юрай. – Сажусь.
Девица сама защелкнула на нем ремни, это дало возможность близко увидеть, что она давным-давно перешагнула совершеннолетие и уже явно пребывает в преддверии совершеннозимия. Что ей при всей ее двадцатипятилетней «кажимости» сороковка есть, это точно. «А! – подумал Юрай. – Она на меня положила глаз из-за роста, и рост ее обманул. Я для игр с ищущими дамочками и вообще-то не гожусь, а после фанеры – совсем…»
– Меня зовут Лидия Алексеевна, – сказала барышня-сороковка. – Куда вас отвезти? Надеюсь, не на окраину? У меня время есть, но немного…
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 62
