Анализы
Те, кто служил в армии, знают, что такое карантин. Для остальных поясню. Это курс молодого бойца.
То бишь в течение месяца тебя, свеженького, еще верящего в гуманизм и всяческое добро с «дедморозами», форменным образом перековывают в тупорылое мурло, реагирующее только на основные инстинкты. Для этого выделяются особо лютые сержанты, под руководством которых ты бегаешь, прыгаешь, висишь, как использованный презерватив, на турнике и красиво ходишь строевым шагом с песней про радости воинской службы.
Мой карантин находился в Горьковской области, в поселке с патриархальным названием Суроватиха. И, собственно говоря, он ничем не отличался бы от других таких зоопарков, если бы не одно происшествие.
На третью неделю курса у нас произошло ЧП. Шестеро киргизских новобранцев и примкнувший к ним не то узбек, не то каракалпак в буквальном смысле обосрались. За день до этого фатального события они всем своим аулом что-то сосредоточенно жрали под одеялами.
Уж не знаю, что и где они взяли это «что-то», но результатом было то, что в течение всего следующего дня они, извините, залезали на унитаз в орлиной позе с такой частотой, что вода не успевала наливаться в бачок. Они мучились от колик, корчились, плакали, звали шайтана и молились в перерывах между орлиными позами.
На свои исстрадавшиеся задницы они перевели около семи томов собрания сочинений Ленина из Ленинской комнаты, а к вечеру всю эту «золотую орду» госпитализировали.
Утром командование, переполошившееся в испуге перед угрозой массового «обсера» личного состава, в карантине, простите за тавтологию, объявили карантин. У наших среднеазиатских головорезов, которых госпитализировали, там нашли какую-то кишечную чумку, и теперь – карантин и полная изоляция.
В казарму пришли замполит капитан Одинцов, тот еще мудак, начальник штаба майор Ершов и начальник медсанчасти старший лейтенант Фирюлин.
– Значит, так, – начал замполит. – Вас, дебилов, на секунду одних оставлять нельзя. Обязательно обосретесь. Сейчас всем вам нужно будет сдать анализ кала на говно. Акция проводится для выявления заболевших и изоляции оных в лечебное заведение с последующим исцелением и возвращением в строй как боевую единицу.
После этого тоста слово взял Фирюлин и как медик выдал всем по маленькой баночке, типа из-под зеленки, к баночке прилагалась палочка, как от эскимо.
– Сейчас вы все наберете говно в баночки при помощи выданных палочек. После чего говно каждый приносит мне и сдает лично во избежание путаницы банок и их содержимого среди военнослужащих. Время выполнения – пятнадцать тире двадцать минут. Я вас ждать не буду, мне тещу на вокзал везти.
Если честно, мы были удивлены. Как это так? Взять и собрать говно? А если не хочется? Это же не по-маленькому, в конце концов. Что делать-то? Одним словом, через десять минут с задачей справились только пятеро из тридцати. Остальные тупили в туалете, держали в руках эти баночки и палочки и грустно ходили от окна к двери и обратно. Я еще никогда не видел такого количества людей, добровольно желающих обосраться.
В назначенный срок пришел Фирюлин и реально остервенел.
– Блядь! Вы охуели?! – кричал старлей. – Я вам по-русски сказал: пятнадцать минут! Даю еще столько же! Если кто говно не сдаст, может писать домой похоронку сам на себя! Сгноблю в нарядах!
На всякий случай выдал всем еще по палочке.
И ушел. А мы остались стоять такие с баночками и палочками, как с ложками. Этакие копросладкоежки перед выдачей порции.
Тут Валера Тюрин говорит:
– А от же, пиздец, какое горе! Пойду в туалет, посмотрю, может, говно осталось чье-нибудь. Фирюлин тот еще мудак, если сказал, что сгнобит, значит – сгнобит. Пошли со мной, стопудово наберем.
– Вот еще, – отвечаю, – буду я в чужом дерьме ковыряться.
А сам думаю, как бы извернуться, ибо добывать требуемый анализ совсем не хотелось.
Еще двое, Паша из Одессы и Гриня Акопян, соответственно, понятно откуда, пошли к столовой, где постоянно крутились собаки в надежде на остатки солдатского рациона. Они там собачьего дерьма и набрали по банке, еще на палочке принесли. Мне, правда, не хватило.
Но тут ко мне Гена, земляк мой, подходит и зовет заговорщицки: пошли, мол, есть дело.
Короче, у Гены шоколадка была заныкана. «Аленка». Жалко, конечно, лучше бы ее сожрать, но тут не до изысков, когда тебе близкий пиздец корячится. Мы ее прямо в фольге спичками растопили и накапали в свои баночки.
А тут и Фирюлин прибегает.
– Ну что? – орет с порога. – Где мое говно? То есть ваше, конечно?! Не дай бог, кто не баночку, вам.
А все ему баночки аккуратно сдают: возьмите, мол, товарищ старший лейтенант, нам для вас не жалко. Если надо еще, не стесняйтесь, обращайтесь в любое время.
Короче, самое удивительное, что результатов анализов мы так и не дождались. Прошла неделя, и нас выпилили из карантина в войска. А ведь интересно, нашли в шоколадке инфекцию или нет? Сейчас по телевизору сколько разоблачительных передач про хуевые продукты, раньше хоть шоколад хороший был. Натуральный. От говна не отличишь – не то что сейчас.
Труба
Сначала Саша Шнейдерман трубу ненавидел. Каждый день, в любую погоду, он брел с футляром в руках в Дом культуры имени товарища Орджоникидзе, дудеть на трубе. Слово «дудеть» Саша тоже не любил, но именно так называл процесс игры на трубе его дедушка Зиновий Абрамович.
– Ты, Саша, дуди. Ты, шейгец, даже не представляешь, что такое труба! С трубой ты всегда заработаешь немножко на хлеб, немножко на масло, а если вдруг я помру, то и на трефную икру.
Потом Зиновий Абрамович делал паузу и продолжал:
– Я что-то не понимаю, этому маленькому шлемазлу даже неинтересно, почему он заработает на икру, когда я умру!
– Мне интересно, дедушка. Только не умирай, пожалуйста, – отвечал Саша.
– Интересно ему! – фыркал дедушка.
Но было видно, что он доволен беспокойством внука за его жизнь:
– Когда я умру, деточка, все деньги на моей сберкнижке достанутся тебе! И чтоб ты был мне здоров!
Саша кивал, ему очень хотелось узнать, сколько же денег у дедушки на сберкнижке, но он не спрашивал, боясь, что дедушка может подумать, что Саша очень спешит с дедушкиной кончиной.
– Мой покойный брат Соломон, в честь которого тебя назвали Сашей, тоже играл на трубе.
– Но, дедушка, почему в честь него? Он же Соломон, а я Саша…
– Потому! Прекрати делать мне нервы! Не задавай глупых вопросов. В этой стране Сашам живется немножко лучше, чем Соломонам. Это я тебе говорю, как Зиновий. С отчеством мне повезло меньше, поэтому я так и не стал директором склада, а только заместителем. И не перебивай меня, я тебя умоляю! Так вот, мой брат Соломон играл на трубе. И ты спроси меня, как он жил? Нет, деточка, ты спроси меня, как он жил, я тебе говорю!
