— Не сомневался в вашем благоразумии, дочь моя.
Я вздрагиваю от неожиданности. Голос у того, кто сидит на месте священника, глубокий, как подземный ход, низкий, как рокот отдалённого грома. Он нечётко выговаривает звук «р». Наверное, я с закрытыми глазами узнаю этого человека только по голосу.
— Чего вы хотите? — морщусь и пытаюсь разжать влажные пальцы. Мне не нравится дрожь и растерянность в собственном ответе. Так разговаривают испуганные девочки. Хочу быть сильной, не показывать слабость интригану.
— Изобретение вашего отца в обмен на его жизнь, — сидящий за ширмой не тратит время на пустяки.
Я подавляю нервный смешок. Интересно, на что он нацелился? У папы сотни изобретений. Большая часть запатентирована.
— Последнее изобретение, мисс Пайн, — читает мои мысли невидимый собеседник.
— Если я скажу, что не знаю, над чем работал мой отец, вас это расстроит?
— Думаю, это вас расстроит смерть отца.
В логике ему не откажешь. Я ёжусь: в голосе тот же холод, что и во всём храме святого Витториуса.
— Я не лукавлю. Если вы хорошо знаете профессора Пайна, то должны быть в курсе: он не из тех, кто хвастается и направо-налево делится своими планами и идеями. Для меня отец не делает исключения. Скорее даже наоборот: я иногда последней узнаю о его новых изобретениях.
— Зато вы можете знать, где он может хранить чертежи, записи, сам прибор в конце концов. Меня не интересует, как вы это сделаете. Нужен результат. Сутки, мисс Пайн. Я даю вам сутки на поиски. И учтите: за вами следят.
Не вздумайте откровенничать со своим другом Эдди Монтифером. Или ещё с кем из полиции. Один ваш неверный шаг — и профессор отправится в гости к вашей матушке. Я принял вашу исповедь, дочь моя. Грехи не отпускаю. Идите и подумайте над своим поведением. Хорошенько подумайте, прежде чем делать неверные шаги.
— Постойте! — заторопилась я, нервно сжимая несчастную сумочку. — Как я найду вас? И как я могу быть уверена, что, получив нужное, вы оставите отца в живых?
— Я сам вас найду. А так… ни в чём нельзя быть уверенной. У вас есть призрачный шанс, так воспользуйтесь им сполна, чтобы потом не жалеть и не корить себя за нерасторопность или желание схитрить. Уходите.
Я поднялась. Деревянные ноги меня не слушались. Я словно вымерзла изнутри, продрогла насквозь.
Покинув исповедальню, шла, не оглядываясь. Страшилась повернуть голову. Зато скользила взглядом по почти белым стенам.
Иногда в храм заглядывает солнце. И когда это случается, видны голубые прожилки на белом, внимательные глаза святого Витториуса, что провожают тебя с икон. Вечная прохлада из-за этого взгляда — слишком живого и горячего — смазывается, не ощущается слишком явно.
Так было всегда, до сегодняшнего дня. Я шла и чувствовала, как позванивают обледенелые внутренности. Чувствовала иней на ресницах. А взгляд святого казался мне холодным и замораживающим. Словно ему неприятно было смотреть на меня.
Может, поэтому я не могла молиться. Не могла попросить у бога за отца. Наверное, так теряется доверие, а слепая вера превращается в пустой звук. Прозревать слишком больно. Но я не плакала — нет. Просто шла, переставляя онемевшие от холода ноги.
★ * *
Как только я вышла наружу, меня ослепило солнце. Я зажмурилась. Пришло тепло и звуки. Пели птицы, где-то переговаривались люди, шумели проезжающие мобили, глухо стучал молоток — вероятно, кто-то чинил крышу или крыльцо. Пальцы рук и ног покалывало, а в голове прояснилось. Нужно действовать. Сутки. И уж точно нет времени, чтобы раскисать.
Я пришла домой и переоделась. Надела привычные вещи — рабочие брюки и блузу. Простые действия не давали провалиться в отчаяние. Герды не было — домоправительница появится только к ужину, поэтому можно смело перемещаться по дому и не опасаться ненужных вопросов.
Я прошла в отцовскую лабораторию — самые важные дела и эксперименты батюшка предпочитал проводить там. Его святыня, его территория. Туда я попадала только в качестве рабочей силы.
Часто помогала, точно не зная, что от меня требуется. Выполняла команды — и тем довольствовалась, зная, что отец терпеть не может лишних вопросов. Если папа считал нужным, он сам охотно делал различные пояснения. А так больше в стиле «подай-принеси». Девочка на побегушках.
Лаборатория встретила меня погромом. Словно ураган прошёлся. Разбитые реторты. Разбросанные бумаги, детали, инструменты, приборы. Хаос.
Я бесцельно бродила, прислушиваясь к хрусту стекла под ногами. Поднимала листы, складывала их в стопочку. Кружила, как ворона, пытаясь навести порядок. Бесполезные действия. Трата времени.
В этом месте не существовало скрытых мест, сейфа, потайных комнат или шкатулок с секретом. Если отец что-то и делал, то не стал бы хранить в лаборатории собственные изобретения. Хотя, мне казалось, он никогда не страдал подозрительностью или манией преследования. Я думала, он никогда не шифруется, не пытается нагнать туману. Просто не любил говорить, пока не доведёт дело до конца. А уж после его не остановишь: рассказывал в подробностях, сверкал глазами, жестикулировал, описывая, как пришёл к той или иной мысли.
Буквально на днях он сказал, что близок к открытию чего-то гениального и великого. Это могло быть что угодно. Вплоть до автоматизированной картофелекопалки. Или устройства для мытья стёкол, будь оно неладно.
Кабинет отца встретил меня тем же: беспорядком. Хорошо что миссис Фредкин этого не видела. Уборкой помещений занималась приходящая прислуга, три раза в неделю. Естественно, под неусыпным взором нашей неугомонной домоправительницы.
Я спустилась в подвальное помещение. Здесь, скрытое от лишних глаз, находилось ещё одно тайное прибежище профессора Пайна. Три комнатки. Сюда невидимая рука вора не дотянулась. И только. Ничего похожего на таинственный прибор или предмет я не нашла. Перебирала вещи по кругу, присматривалась, обшарила все углы. Ноль.
Библиотека. Отцовская спальня. Я искала везде. С умным видом простукивала стены — видела, как подобное делал знаменитый сыщик Ломсон в кино, — и думала: в доме побывали чужаки. Скорее всего, пока я ходила в церковь. Какое счастье, что Герды не было дома!
В такие минуты я превращаюсь в ходячий манекен: ничего не чувствую, но всё понимаю. Меня могли украсть, как и отца, а я бы и не пикнула. Думала об этом отстранённо, мысли копошились, словно не мои, а пришедшие непонятно откуда. Я не испытывала страха. Только ступор и внутренний холод, что не покидал меня сутра. С момента получения злополучного конверта.
Через несколько часов безуспешных поисков я была измотана так, что без сил опустилась на ступени лестницы, ведущей на второй этаж. Горели руки, щёки и лёгкие. Ныли мышцы, а голова напоминала воздушный шар — полое пространство, где не осталось ничего, кроме пустоты.
Не представляла, что делать дальше. Я не знала, что искать и где. Ни единой зацепки, кроме как призрачного понимания, что отец умудрился создать нечто действительно ценное и где-то об этом рассказал.
