«Либидо»! Придумали же. Впрочем, в те времена только и делали, что изобретали наукообразные оправдания нежеланию жить по совести. Во всех людях есть хорошее и плохое, человек так устроен — со свободой воли. Если законодательно принять парадигму, что плохое тоже хорошо, люди начнут поступать плохо, потому что для этого не нужно трудиться над собой. В результате плохого будет больше, и жизнь станет хуже. Просто, как дважды два.
«Цивилизации гибли и в очередной раз начинали с нуля, но в их поведении ничего не менялось. „Смысл жизни — в экспансии“ — говорили два очень непохожих человека: Андрей Сахаров и Борис Березовский. Судя по происходящему вокруг, с ними согласно большинство. Но есть и другая точка зрения: „Смысл жизни — в Боге, а Бог есть любовь“. Обозначим смысл жизни Х, Бога — У, а любовь к ближнему — Z. Итого: Х = У, причем У = Z. Для отъявленных атеистов уберем в уравнении нервирующее их „лишнее“, и останется Х = Z. Казалось бы: куда проще-то?
Увы. Цель каждого — удовлетворить потребности, от голода и секса до признания значимости окружающими. По этому поводу ученые целую пирамиду приоритетов нарисовали. В желании достичь указанной цели каждый бежит по головам ближних, надеясь через это обрести счастье.
Х = У. У = Z. Х = Z. Люди извлекают кубические корни, берут интегралы и прочие котангенсы, а в арифметике душ теряются, как в ночи. Бродят, ощущая себя несчастными, беспомощно (или дерзко, сжав готовые ударить кулаки) водят руками… и отталкивают любого, кто окажется на пути. Зато могут не волноваться: конец света для них не наступит. Потому что света они не видели. Трудно понять, что Х = Z, если в душе нет У. Трудно, но можно. И пирамида потребностей тогда оказывается картонной, она заваливается и становится тоньше волоса. И вдруг выясняется, что она заслоняла собой солнце. Если Х = Z, то с потребностями, о которых говорят ученые, проблем не возникает вовсе или они не кажутся проблемами. Но только если Х в человеке действительно равно Z».
Все верно, смысл жизни — в «возлюби ближнего», иначе это не жизнь ни для общества, ни для составлявших его человеков.
А что делать, если искомый «самый ближний», без которого жизнь не мила, — женат?
Здесь конь науки нервно всхрапывает и спотыкается.
Конечно же, Милица не собиралась разбивать чужой брак, это все равно, что для уменьшения сердечной боли воткнуть в сердце нож. Вечное «поступай с другими, как хочешь, чтобы поступали с тобой». На зубах навязло. И никуда от этого не деться.
Но жизнь — штука сложная, в ней всякое бывает. А надежда, как уже не раз было сказано, умирает последней.
Вспомнилось, как в прошлом году праздновали свадьбу Миши — сына Максима Максимовича. Миша познакомился с избранницей в Ликвидации — системе уничтожения не имевших экономической или культурной ценности неприродных объектов. Вместе работали.
Милица видела первую за многие годы встречу сына с родителями.
— Папа!!!
— Мишка!!!
Миша — широкоплечий, коротко стриженный и скуластый в маму — налетел ураганом на одетого в рубаху и джинсы бородатого отца, схватил в охапку, приподнял и едва не подбросил. Раиса Прохоровна стояла в стороне и подошла обняться чуть позже.
Из дискара вышла молодая жена.
— Знакомьтесь еще раз, это Тильда в живом виде. — Потискав родителей, Миша сграбастал новоявленную женушку, как недавно отца, только новобрачная была втрое меньше размером. Ее подняло и протащило, как пластиковую куклу. Она не возражала. Привыкла? Кажется, ей даже нравилось, хотя по виду не скажешь. Противоположности сходятся, а внешне Мишка и Тильда были настолько разными, что половое различие оказывалось в списке где-то на третьих ролях.
— Здравствуй, дочка! — Максим Максимович раскрыл объятия.
— Здравствуй, Тильда, — с вечной серьезностью присоединилась Раиса Прохоровна.
— Здравствуйте. Приятно познакомиться вживую.
Тильда представляла собой утонченное хрупкое создание с грудным голосом, в остальном напоминала персонаж вижуала про далекое будущее или, к примеру, иллюстрацию книжки про него же. Без очков сразу видно нуля: все вычурно, броско, чтобы запомниться именно внешностью. Волосы — яркие, с разноцветными прядями всех цветов радуги и несвойственных природе кислотных оттенков. Из-под челки выглядывали маленькие удлиненные глаза — красивые, как и положено, но пустые, глядевшие в себя. Костюм делился на две половины и смешивал несовместимое: верхняя часть представляла из себя топик из однослойного напыления, а бедра опоясывала трехмерная юбка с торчавшими рюшами и оборками. В пупке сверкал, как говорили раньше, «драгоценный» камешек. Опять же: красиво, но бессмысленно. Тильда принимала нарочитые неестественные позы, жесты и мимика были куцыми и зажатыми, все это говорило, что движениям в реальном мире она предпочитала виртуальные.
Мишка с одеждой не заморачивался, черный, с красной розой на сердце, облегавший костюм его вполне устраивал. У обоих молодоженов на переносицах мерцали полоски очков.
Нули. Оба. Счастливая пара. Все, что им нужно, у них есть, а чего нет — найдут в потоке.
Если бы Милицу по какому-нибудь поводу назвали нулем, она обиделась бы, и было странно, что этот термин нули, постоянные жители потока, ввели сами. Им двоичная система была ближе человеческих языков, и ноль с единицей были просто значками, привычными и необходимыми исключительно, чтобы отличить одно от другого. Да и нет, черное и белое, точка и тире. Такая же пара, но в виртуальной реальности более распространенная.
Единицам и нулям проще понимать похожего на себя, потому что мозги работают одинаково. Нулям достаточно уметь найти в потоке «что» и «как», и выводы или работа будут сделаны. Единицы больше полагались на память, читали книги и получали из них эмоции, которые нулям доступны лишь по вижуалам, то есть исключительно по видео-сенсуальным каналам. В технике есть понятия оперативной и долговременной памяти, это лучше всего характеризовало сложившуюся классификацию. У единиц упор делался на долговременную, они анализировали факты на основании не только энциклопедической и новостной информаций, но и интуитивной, а нули воспринимали данные непосредственно и сразу оперировали ими в нужных целях — в учебе и работе это позволяло выдать результат почти сразу. У единиц все сложнее, они укладывали поступившие знания в созданную в долговременной памяти систему, искали несоответствия или, наоборот, совпадения, то есть делали все то, что за человека, как считали нули, могли бы выполнить алгоритмы потока.
Разделение, тогда еще не явное, пошло с начала двадцать первого века. Люди осваивали первую фазу нынешнего информационного потока — интернет. Для одних он стал смыслом жизни, для других — обычным помощником вроде домашнего дроида и, иногда, эмоциональной отдушиной. Первые постепенно уходили в сеть целиком, их сначала считали больными. Из-за синдрома Цукерберга Всемирная Организация Здравоохранения объявила пандемиологическую тревогу, на борьбу с, как тогда казалось, опасным заболеванием бросили все научные силы. Ничего не помогло, «болезнь» прогрессировала. Но не все будущие единицы хотели стать нулями. Решился вопрос просто: каждый стал жить той жизнью, которой хотел, и обществу пришлось подстроиться под новые реалии.
