— А что же Линда? — Не стоило спрашивать, понимаю я, Уильям может решить, что я его предложение обдумываю.
— Она в Палм-Спрингз на пару дней уехала.
— Что же Линда?
— А что Линда?
— Что же Линда?
— Мне кажется, я по тебе соскучился.
Я бросаю трубку, разглядываю снимки тела Китти Дженовиз, и Уильям не перезванивает. Загримированный Саймон рассказывает, что работает над сценарием о брейке в Восточном Голливуде. Когда начинаются новости, я смотрю прямо в камеру и надеюсь, что Дэнни смотрит, — он на меня только в новостях и смотрит. Я тепло улыбаюсь перед каждой рекламной паузой, даже если это вопиюще неуместно, и в конце передачи меня подмывает одними губами сказать: «Спокойной ночи, Дэнни». Но возле «Гельсона» в Брентвуде я вижу кошмарно обгоревшего мальчика в корзине, вспоминаю, как Уильям сказал: «Мне кажется, я по тебе соскучился», — перед тем как я бросила трубку, и когда я выхожу из магазина, небо светлое, слишком фиолетовое, неподвижное.
На дорожке стоит белый «фольксваген-кролик», рядом красный «порш» Дэнни, а подле него — гигантское перекати-поле. Проезжаю мимо, паркую «ягуар» под навесом и долго сижу, а потом вылезаю, несу в дом пакет с продуктами. Ставлю на кухонный стол, открываю холодильник, выпиваю половину «Тэба». На столе записка на ломаном английском от служанки: звонил Уильям. Отключаю телефон, комкаю записку. В кухню входит мальчик — лет девятнадцати-двадцати, короткие светлые волосы, загар, в одних голубых шортах и сандалиях. Резко застывает. Секунду мы смотрим друг на друга.
— Э… привет, — говорю я.
— Здрасьте, — мальчик начинает улыбаться.
— Вы кто?
— Ну… я Бифф. Здрасьте.
— Бифф? — переспрашиваю я. — Вы — Бифф?
— Ага. — Он задом продвигается к двери. — Увидимся.
Я стою, в кулаке — записка про Уильяма. Выбрасываю ее и поднимаюсь по лестнице. Хлопает входная дверь, слышно, как «фольксваген-кролик» заводится, пятится с дорожки, катит по улице.
Дэнни лежит на моей постели под тонкой белой простыней, смотрит телевизор. У кровати, возле колоды карт таро и авокадо, валяются комки «клинексов». В комнате жарко, и я открываю дверь на балкон, в ванной надеваю халат, молча иду к «бетамаксу», перематываю кассету. Кошусь через плечо: Дэнни по-прежнему смотрит в экран, который я загораживаю. Жму кнопку, и начинается концерт «Пляжных мальчиков». Мотаю вперед, жму кнопку. Кроме «Пляжных мальчиков» — ничего.
— Ты сегодня новости не записал?
— Не, записал.
— Но тут ничего нет.
— Да? — вздыхает он.
— Тут нет ничего.
На секунду он задумывается, потом стонет:
— Ох, блин, прости. Мне надо было концерт «Пляжных мальчиков» записать.
Пауза.
— Тебе надо было записать концерт «Пляжных мальчиков»?
— Это последний концерт, потом Брайан Уильямс умер, — отвечает Дэнни.
Я вздыхаю, барабаню пальцами по видаку.
— Не Брайан Уильямс, тупица. Деннис Уилсон.
— Нет. — Дэнни чуть приподымается. — Брайан.
— Ты второй день подряд пропускаешь новости. — Я иду в ванную, открываю краны. — И кроме того, его звали Деннис, — кричу я оттуда.
— Понятия не имею, с чего ты это взяла, — слышу в ответ. — Его Брайан звали.
— Деннис Уилсон, — громко повторяю я. Наклоняюсь, пробую воду.
— Нетушки. Ты тотально ошибаешься. Брайан. — Дэнни встает с постели, завернутый в простыню, хватает пульт и ложится обратно.
— Деннис — Я выхожу из ванной.
— Брайан, — повторяет он, переключая на MTV. — Ты совсем пальцем в небо.
— Деннис, дурья башка, — ору я, спускаясь по лестнице. Включаю кондиционер, в кухне открываю белое вино. Беру с полки бокал, возвращаюсь наверх.
— Уильям днем звонил, — сообщает Дэнни.
— И что ты ему сказал? — Я наливаю вино, пью, пытаясь успокоиться.
— Что мы еблись всухую и ты не доползешь до телефона, — ухмыляется Дэнни.
— Еблись всухую? Недалеко от истины.
— Вот-вот, — фыркает он.
— Почему ты, черт бы тебя взял, телефон не выключил? — ору я.
— Ты чокнутая. — Он внезапно садится. — Что за фигня с этим телефоном? Ты чокнутая, ты… ты… — Он умолкает, не найдя нужного слова.
— И что этот малолетний серфер забыл в моем доме? — Я допиваю бокал, меня подташнивает, я наливаю второй.
— Это Бифф, — защищается Дэнни. — Он не серфер.
— Ну, на вид он был ужасно расстроенный, — громко язвлю я, скидывая халат.
В ванной я опускаюсь в теплую воду, выключаю краны, ложусь, пью вино. Завернутый в белое Дэнни входит в ванную, бросает в корзину «клинекс», вытирает руки о простыню. Опускает сиденье, садится на унитаз, поджигает косяк. Я закрываю глаза, делаю большой глоток. Единственные звуки — музыка на MTV, капающий кран, Дэнни посасывает тонкий косячок. Я только сейчас заметила, что сегодня Дэнни добела обесцветил волосы.
— Травы хочешь? — спрашивает он, закашлявшись.
— Что?
— Травы? — Он протягивает мне косяк.
— Нет. Никакой травы.
Дэнни откидывается назад. Мне неловко, и я переворачиваюсь на живот, но так неудобно, и я переворачиваюсь на бок, потом на спину, но Дэнни все равно не смотрит. Закрыл глаза. Излагает.
Монотонно:
— Бифф сегодня был на Сансете, рассказал, что на светофоре видел такую уродливую старуху с тотально огромной головой и длинными, толстыми, жирными руками и она, в общем, кричала, бредила, проехать не давала. — Он затягивается, не выдыхает. — Она голая была. — Он выдыхает, потом сочувственно прибавляет: — Стояла на остановке дальше по Стрипу, может около Хиллхёрста. — Он снова затягивается, не выдыхает.
Я вижу эту картину очень ясно. Подумав, спрашиваю:
— И на черта ты мне все это рассказываешь?
Он пожимает плечами, молчит. Лишь открывает глаза, смотрит на уголек, дует. Я тянусь через край ванны, наливаю себе еще вина.
— Теперь ты мне что-нибудь расскажи, — наконец предлагает Дэнни.
— Типа в обмен?
— Все равно.
— Я… хочу ребенка? — предполагаю я.
После долгой паузы Дэнни пожимает плечами, говорит:
— Пакость.
— Пакость. — Я закрываю глаза и очень ровно переспрашиваю: — Ты только что сказал «пакость»?
— Мать, не морочь мне голову. — Он встает, подходит к зеркалу. Скребет воображаемую отметину на подбородке, оборачивается.
