Однако туда я не хотел по очень многим причинам. Предпочитал знакомое болотце незнакомому. В глубине души надеясь на человеколюбие и здравый смысл форт-фиксовских лепил.
Ха-ха-ха. Надежды юношей питают… Мой собственный опыт и консультации со звездами тюремной адвокатуры призывали быть «real»[727]. Спуститься с небес на землю. Успокоиться. Не тратить нервы. Засунуть язык в то самое место. Доказать некомпетентность тюремных врачей мне не удастся. Операции ведь сделали? Сделали! Что надо вырезали? Вырезали! Формально вылечили? Вылечили! Раком не заболел? Не заболел! Здоровье в порядке? Спасибо зарядке!
Отдыхай, парень…
В роли моего главного юриста-консультанта выступал 33-летний Эндрю – светлая голова, бывший ньюйоркер и добрейшей души человек. Мой товарищ и сосед по отряду получил 12-летний срок и несмываемое пятно на всю жизнь как «сексуальный хищник». «Sexual predator» по-американски.
Эндрю совершенно не соответствовал громкому званию «преступника». Во время наших откровенных вечерних променадов он признавался, что, несмотря на восемь лет за забором, он до сих пор не мог поверить, что сидит в тюряге. Настолько все было запредельно, страшно и нелепо одновременно.
За полгода до окончания престижной военно-морской академии, в которой Эндрю учился на одни «пятерки», случилось непоправимое. Во время одной из студенческих вечеринок его сокурсница обвинила его в «сексуальных домогательствах». Мол, образцово-показательный кадет пытался ее изнасиловать. Прямо в кампусе, при полном попустительстве секьюрити и администрации училища.
Тесно общаясь с Эндрю, я был допущен к «святая святых» – ходатайствам в суд его адвокатов. Из документов расследования было ясно, что сутяжная девица решила не только наказать не отвечающего на заигрывания парня, но, что самое главное, – получить от Академии солидную компенсацию.
За то, что не доглядели; за то, что курсанты выпивали прямо в казармах; за то, что власти не смогли предупредить «преступление».
Эндрю пошел на суд, не приняв от прокуроров шестилетний «договор о признании вины». Надеялся доказать свою невиновность.
…Девица плакала, как белуга. Присяжные прослезились тоже. В результате проигранного процесса «мерзавца» исключили из училища и отправили в 12-летнее заключение.
Подобной уловкой – обвинением в попытке изнасилования, периодически пользовались многие американские дамы, знавшие, откуда растут ноги в самом прямом смысле. Домогательства (или даже невинные знаки внимания) на рабочем месте, в учебном заведении, в государственных конторах приносили «пострадавшим» многотысячные компенсации. Ради них вся бодяга и затевалась. Поэтому опытные американские самцы дули на холодное и обходили сослуживиц стороной. Понятно почему.
До тюрьмы Эндрю людям доверял. Я в общем-то тоже. Этот факт и женское коварство, безусловно, сблизили «рабовладельца» и «насильника». Нам было о чем посудачить.
Эндрю являлся одним из двенадцати тюремных адвокатов. Или «jailhouse lawyes» на местной зэковской фене.
Работая над собственной защитой и последующими многолетними апелляциями, он и его коллеги настолько погружались в закон, что чувствовали себя в труднопроходимых дебрях юриспруденции совершенно свободно. Как юркие аборигены в дельте Амазонки.
В отличие от многих стран мира, американское право основывалось не только на прописанных в уголовных кодексах законах, но и на прецедентах. То есть на судебных решениях при разбирательстве аналогичных преступлений. Поэтому в деле защиты (или в прокурорском варианте – нападении) юристы США цитировали похожие случаи, их оценку на процессе и, самое главное, – сроки наказаний.
Стоило одному из федеральных судей разобрать уголовное дело «так», а не «иначе», и каким-то образом обосновать свой приговор, как уже на следующий день его слово становилось подзаконом и попадало в Федеральный реестр, на который, в свою очередь, начинали ссылаться многочисленные правоведы-крючкотворы.
Самыми ценными считались комментарии, вышедшие из-под пера одного из девяти членов Верховного суда. Престарелые законники из Вашингтона напоминали мне еврейских мудрецов-талмудистов, до бесконечности обсасывающие со всех сторон Пятикнижие Моисеево.
…Юридическая библиотека Форта-Фикс располагала полным собранием сочинений американских законов с описанием конкретных «кейсов»[728]. Ежемесячно она пополнялась жирненькими гросбухами «Federal Register»[729] и журналами «Criminal Law Reporter»[730] с новинками юриспруденции. Бесценными «горячими пирожками», за которыми сразу выстраивалась очередь наших домашних лоеров.
Эй, налетай! Поторапливайся!
«Соединенные Штаты Америки против такого-то и такого-то. Дело номер 12345»! Или в случае апелляции – наоборот: «Такой-то и такой-то против США. Дело номер 67890».
Иногда свежачок от Минюста становился источником неожиданного компромата. Однополчанам с «плохими» преступлениями, описанными в поступивших сборниках, не оставалось ничего другого, как искать защиты у зольдатен. То есть сдаваться в карцер, как в камеру хранения.
«Такой-то вступил в половой контакт с 15-летней девочкой… и т. д., и т. п.»
В общем, был не уважаемым грабителем банков или на худой конец, – мошенником «на доверии», а грязным совратителем малолетних.
Или того хуже – выступил на судебном процессе свидетелем обвинения.
Кто бы мог подумать? А ведь как складно плёл…
И «Мурку» мог сыграть…
Как правило, главными глашатаями и резчиками правды-матки становились именно форт-фиксовские стряпчие, проводившие в библиотеке и машинописной комнате сутки напролет, изучая законы, закончики и подзаконные акты в интересах себя и своих клиентов. Зачастую запутанный и многоступенчатый «процесс апелляции» превращался в борьбу с ветряными мельницами. Причем многолетнюю.
Осужденный имел право подавать ходатайство строго по расписанию и только в очень редких случаях. Например, при «неполноценной защите» или «открытии новых обстоятельств» или в случае только что вышедшего решения по аналогичному делу. Что случалось нечасто…
Бумажный пинг-понг с участием трех сторон (судья – прокурор – заключенный) затягивался, без преувеличения, на годы. Порою мне казалось, что ежедневные бдения в юридической библиотеке превращались в достаточно эффективную психотерапию. Как в той известной максиме: «Пока живу – надеюсь!»
Самое удивительное, что заумные диспуты наших внутренних «лоеров» совершенно не походили на болтовню пикейных жилетов. Отнюдь! Логические силлогизмы и выступления членов самой уважаемой тюремной касты напоминали неслышимые, но живо воображаемые речи классиков жанра: Плевако, Кони, Марголина. Никаких растеканий «мыслию по древу». Все предельно четко – straight to the point[731]. С чувством, толком, расстановкой. И уж конечно, с многочисленными цитатами и ссылками на другие дела.
