Мы ждали — словно онемев, — а вокруг работали невидимые камеры.
Что-то мешало нам говорить друг с другом. Над сценой что-то витало, невидимое и непрошеное. И мы не сможем прийти к мирному соглашению, пока не определим природу этого призрачного явления. Я так долго не чувствовал его присутствия, что поначалу даже не обнаружил никакого деморализующего влияния. А потом увидел его и узнал, точно старого друга, нашедшего нас на этой сцене.
«Привет, Вьетнам, — сказал я себе. — Давненько же мы не виделись».
И все же он обозначил свое присутствие в ткани тишины, удерживающей нас. Вьетнам как страна был нам безразличен, но он был нашей гноящейся раной. От него невозможно было далеко убежать: он следовал за нами на культях и костылях, гордясь своей вездесущностью и неумолимостью. Ту войну я ненавидел всеми фибрами души, но здесь, в театре, неожиданно понял, что Вьетнам — все еще моя война. Я обвинял ее в том, что она запутала Америку, заставила забыть о правилах приличия, исковеркала нашу форму, внесла смятение в наши души, привела к попранию прежних истин и разрушила единство законов и институтов. Все было захвачено и расхищено. Ничто не уцелело. В цене было дешевое и поверхностное, и речи полных идиотов вдруг приобрели величественный, хотя и странный характер. Твердость стала понятием только из области физики, безразличие — нормой жизни, и никто ни во что не верил. Бог отошел в сторону. Я жадно пытался найти в мире хоть что-то, во что можно было бы верить, но каждый раз возвращался с пустыми руками.
«Привет, Вьетнам, — снова сказал я себе. — Пора бы нам и подружиться».
И стал ждать, когда хотя бы один из нас обретет способность говорить.
И вот когда это произошло, я, к своему удивлению, услышал голос Кэйперса Миддлтона.
— Так для чего мы сегодня собрались? Я слышал все, но так ничего и не понял. Мне нужна ваша помощь. Действительно нужна.
— Так устроена жизнь, — изрек генерал Эллиот. — Нет никаких гарантий.
— Какое удобное оправдание, — рассердилась Селестина. — Можно избежать ответственности. Переложить вину на других. Как ты обычно и делал.
— И все же мне хотелось бы узнать… — начал Кэйперс.
— Ты слишком строг к себе… — схватила мужа за руку Бетси.
— Нет, позволь мне сказать, — оборвал жену Кэйперс, выглядевший крайне взволнованным. — Я и понятия не имел, как все обернется. Я бы тогда поступил иначе. Мне и в голову не могло прийти, к чему это приведет. Пострадали люди, которые были для меня целым миром. Меня не отпускает чувство вины. Оно всегда со мной.
— А вот я себя ни в чем не виню, — ухмыльнулся Боб Меррилл, на которого, в отличие от нас, рассказ Джордана не произвел особого впечатления. — Я делал то, что считал правильным. Оглядываться назад — обычная, но пустая трата времени.
Майк Хесс, снова взяв на себя роль продюсера, щелкнул пальцами и произнес:
— Пока, Радикальный Боб! Возвращайся в гостиницу. Поужинай на славу и лети себе обратно в свою жизнь. Ты уволен.
Боб Меррилл поднялся и ушел со сцены и из нашей жизни, причем навсегда. Никто не посмотрел ему вслед, никто не сказал ему «до свидания».
— Ну ладно, — сказал Майк, окидывая нас взглядом. — Нам нужен хороший конец всей этой истории. Просто необходим. Давайте поможем друг другу.
— Все как-то прошло мимо меня, папа, — начал Джордан. — Я тогда ничего не понимал.
— Времена были сложены неправильно, как-то странно. Нельзя было просто поднять их, чтобы рассмотреть получше. Все происходило слишком быстро, — отозвалась Ледар.
— Ледар, тебя тогда и на свете-то не было, — заметил Майк. — Тебя не было на борту этого космического корабля.
— Я наблюдала, — ответила Ледар. — В наследство я получила Кэйперса, вытащив его из-под обломков кораблекрушения. Думаю, он тоже страдал из-за всего, о чем мы сейчас говорим. Думаю, Кэйперс никогда не простит мне, что я смогла его полюбить после всего того, что он сделал со своими друзьями.
— А я думаю, что ты просто не знаешь настоящего Кэйперса, — бросилась Бетси на защиту мужа.
— Это я виновата в том, что у нас завелся чужой среди своих, — грустно улыбнулась Ледар. — С твоим мальчиком, Бетси, у нас отнюдь не мимолетное знакомство.
— Это был не настоящий Кэйперс, — упорствовала Бетси. — Не тот, кого знаю я.
— Нет, моя радость, — вмешался Кэйперс. — Именно они знали меня настоящего. И я прошу их принять эту часть меня. Во мне это всегда сидело, и они это прекрасно знали. А вот чего не знал я, так это того, что своими действиями могу навредить друзьям. Я разрушил жизнь Джордана Эллиота. Посмотри, что я сделал с его родителями!
— Ты всегда был слишком самокритичен, — помолчав, сказала Бетси.
— Заткнись, Бетси! — оборвал ее Майк Хесс. — Умоляю, заткнись, ради бога!
— Но могу ли я хотя бы надеяться на прощение? — спросил Кэйперс. — Мне необходимо это знать.
— Ты? Просишь у них прощения?! — воскликнул генерал Эллиот так, словно не верил своим ушам. — Ты единственный здесь, кто с честью вышел из всей этой истории.
— Что ты знаешь о чести? — спросила Селестина у мужа. — Расскажи им все, что знаешь об этом предмете, дорогой. Расскажи жене и сыну, которых ты предал.
— Мама, папа соблюдал свой моральный кодекс, — вступился за генерала Джордан. — Он никого не предавал.
— Уж больно суровый моральный кодекс, — не выдержал я.
— Я тоже его не понимал, — признался Джордан, — пока не встретил в Риме парочку иезуитов.
Отец Джуд и аббат рассмеялись. Шутка была явно только для посвященных.
— Скажи, Джордан, ты стал священником, чтобы спрятаться от прошлого? — поинтересовалась Ледар.
— Нет, — покачал он головой. — Чтобы спрятаться от настоящего. И от самого себя. Но служение Богу — мое призвание, Ледар. Я был рожден, чтобы стать священником, но узнать об этом мне было суждено только после того, как я убил двух невинных людей.
— Сынок, надо было тебе всего-навсего прочесть еще одну молитву, — саркастически хмыкнул генерал. — Молитва помогла бы спасти две жизни и сохранить самолет Корпусу морской пехоты.
— Папа, как бы мне хотелось, чтобы все было именно так, — вздохнул Джордан.
— Какой позор, что у тебя совсем не было характера! — воскликнул генерал Эллиот.
— Нет, папа. Характер-то у меня был. Чего у меня не было, так это выдержки, — отозвался Джордан.
— Оставь моего сына в покое! — прикрикнула на мужа Селестина.
— Он и мой сын тоже, — напомнил ей генерал.
— Ну так ведите себя соответствующе, генерал, — не выдержал я. — Хотя бы смотрите на него, когда он говорит!
— Я такой, какой есть, — огрызнулся генерал.
— И я тоже, папа, — спокойно произнес Джордан.
