болью.
— Ты знаешь. За что тебя пороли? Да еще и самолично хозяин?
— Я едва его не задушил.
Жало смотрит на мои руки с недоверием — будто после такого признания они непременно должны отсохнуть.
— И… остался жив?!
— Как видишь, — дергаю плечом. — У него родилась дочь, возможно, это побудило его проявить милосердие.
— Но… почему ты напал на него?
— Потому что дурак, — вздыхаю отнюдь не притворно. — Так зачем ты пришел?
— Когда ты вернешься на площадку? Парни ждут.
Я опять передергиваю плечами. Меня пороли при всех в унизительной позе — как теперь переступить через гордость и делать вид, что ничего не случилось? Как сохранить положение вожака в нашей рабской стае? Это тревожит похлеще пережитого унижения.
Внимательный Жало как будто читает мои мысли.
— Не беспокойся. Каждый из нас не свободен и испытал на своей шкуре всякое. Бывало и похуже, ведь так? — он красноречиво проводит взглядом по старым шрамам на моей груди и животе.
Как ни странно, но простые слова поддержки от Жало заставляют меня устыдиться собственного малодушия. У меня есть друзья, есть великое дело… и еще одно, не столь великое, но определенно необходимое.
— Ладно, — я встаю и натягиваю на себя рубашку. — Идем.
Едва ли я могла ожидать чего-то хорошего от очередного визита Изабель, но она сумела меня удивить. По всей вероятности, с первым разочарованием она успешно справилась, потому что теперь излучала привычную лицемерную радость. На этот раз она принесла мне ворох советов о том, как правильно воспитывать младенца, чтобы не разбаловать его с пеленок. Я старалась делать вид, что внимательно слушаю, и не слишком выразительно закатывать глаза.
— А кормилицу я все-таки советовала бы тебе взять, — снова напомнила она, неодобрительно глядя на то, как я прикладываю ребенка к груди.
— К чему она мне? У меня молока достаточно.
— Грудь испортишь, — авторитетно заявила свекровь. — Разве мать не говорила тебе?.. Ах да, прости, все время забываю, что ты рано осталась сиротой.
Я пропустила мимо ушей мелкую шпильку, намекающую на мое неподобающее воспитание, и поудобнее устроила Габи на сгибе локтя.
— Мою грудь все равно некому оценить по достоинству, вам ли не знать. Сожалеть тут не о чем.
— Полагаю, тебе не говорили и о том, что пока ты кормишь, то не сможешь снова зачать дитя?
— Творца побойтесь! — вырвался у меня возмущенный вскрик. — Я ведь только недавно родила!
— Но не мальчика, — не упустила возможности напомнить Изабель.
— О, об этом не беспокойтесь, — ехидно заметила я. — Диего освободил меня от обязанности рожать ему наследников.
Елейная улыбка сошла с лица Изабель. Мои слова не на шутку ее обеспокоили.
— Полагаю, ты сделала неправильные выводы.
— Можете сходить к нему и убедиться.
Некоторое время мы, надувшись, буравили друг друга взглядами. Но малышка Габи, с умилительным причмокиванием пытаясь добыть себе молоко, вновь перетянула внимание на себя, и я растаяла первой.
— Я бы хотела окрестить ее как можно скорее. Вы могли бы договориться с падре?
— Разумеется, дорогая, — сухо пообещала Изабель. — Торопиться не стоит: вначале вам обеим нужно окрепнуть.
О да, как же я могла забыть о «приятной» южной традиции не нарекать ребенка именем до тех пор, пока ему не исполнится месяц от роду, пока младенец, как здесь считалось, еще не до конца пришел в этот мир. К счастью, Изабель хватило деликатности не развивать эту тему.
— Ты уже решила, кто будет крестной матерью?
— Надеюсь, что Лаура будет так добра и согласится. Она прислала мне в подарок жемчужные четки для малышки и крестильное одеяльце. Жду не дождусь, когда смогу увидеться с ней.
Посидев для приличия еще немного, Изабель поднялась, одернула юбки и чинно удалилась. Я рассеянно посмотрела на закрытую дверь, подумав о том, что еще никто из моей семьи не спросил, как я хочу назвать ребенка.
Несколько следующих дней наблюдаю за ним. Он ловит мой взгляд и сразу отводит глаза. Заметно нервничает — понимает, что я его подозреваю, но пытается не показывать виду. Надеется, что обойдется? Или наоборот, рассчитывает однажды довершить начатое?
Толстый синевато-багровый шрам теперь кривит мне шею: когда я забываюсь, голова слегка клонится набок, к плечу, и это изрядно бесит. Но гораздо больше, чем это досадное увечье, меня мучает вопрос: почему?
Я задаю этот вопрос, когда однажды вечером оказываюсь позади него у бочки с водой, где он смывает с себя грязь после долгого дня.
Вздрогнув, он оборачивается. Немигающий взгляд угольных глаз проходится по моему лицу, останавливается на грубом рубце над ключицей. Усмехается — так же, как тогда, наслаждаясь моим унижением.
— Почему? А сам не догадываешься?
— Просто месть? — я с сомнением вскидываю бровь. — Слишком мелочно для тебя. То был честный бой, и ты не покрыл себя позором.
На мгновение в черных глазах вспыхивает глухая ненависть.
— Я убил тебя. Ты должен был умереть.
— Я бы умер, а ты бы вернулся победителем к своему господину. Кажется, ты принадлежал дону Ледесме? Неужели у него тебе было лучше, чем сейчас у донны Адальяро?
— Ты поразительно живучее создание, Вепрь, — слова Пустынного Смерча сочатся злобой — жгучей, неприкрытой. — Ходят слухи, будто ты продал душу дьяволу, а взамен тот хранит твою жизнь. Впрочем, я в это не верю. Ты так же смертен, как и все мы.
— Ну спасибо, что сообщил, — давлю в себе горький смешок.
— Единственное твое отличие в том, — он неосознанно проводит языком по губам, — что твоя смерть ценится дороже.
В его словах заложена подсказка, но разгадать ее мне пока не удается.
— Как это понимать?
— Понимай как знаешь, — пожимает плечом Смерч и отворачивается.
Я гляжу ему вслед и пытаюсь связать обрывки услышанных слов, события из прошлого и имена. Пустынный Смерч принадлежал дону Ледесме, хозяину рабовладельческих рынков. Жало тоже принадлежал ему. Дон Ледесма обещал даровать Жало свободу, если тот выиграет для него Зверя.
Зверь и я. Нам обоим желает смерти один человек — Эстелла ди Гальвез. Красивая женщина, обуреваемая порочными страстями и склонная к безрассудству. Однако следы ведут к Ледесме. Я припоминаю, что они с Эстеллой всегда были в хороших отношениях: ее связи с пиратами утяжеляли кошелек Ледесмы, но разве этого достаточно, чтобы потакать глупым капризам взбалмошной женщины?
Поздним вечером, после тайного собрания посвященных, я прошу Жало остаться.
— Расскажи мне о своем прежнем хозяине.
На лице Жало отражается удивление. Он послушно рассказывает, но лишь то, что я и так знаю.
— Он просил тебя выиграть Зверя в обмен на свободу. Зачем он ему?
— Выиграть или убить, — пожимает плечами Жало. — Его… или тебя. Каждый
