Утром, с трудом успев проскользнуть в душ, еле смогла как-то придать лицу хоть немного приличный вид. Или папа просто сделал вид, будто ничего не заметил. Или он правда ничего не заметил. Он так влюблен в Каори? Мама из-за этого ушла? Но они как будто не знакомы. Неужели, папа… сталкер?!
Папа ушел на работу, извиняться за выпавший вчерашний день — мне сказал, что Рю-сан ему какую-то бумагу дал, что отцу стало плохо в больнице, так что может и обойдется все — а я убежала к магазинчику сладостей. Магазин был закрыт, девушек и девочек вокруг видно не было. Кажется, он был закрыт давно. Или они в больницу все проведать хозяина ушли? Даже цветы на клумбе у дома как будто потускнели без него.
Полдня я, забыв про завтрак — папа не проверил, поем я или нет — сидела и выписывала факты, чувствуя себя настоящим детективом. Хотя из всех фактов, набранных на много листов, ничего дельного не выходило. Я начала себя чувствовать ужасным детективом.
Потом позвонила Аюму: она вернулась в Киото и звала меня встретиться. Скрепив сердце, внутренне обмирая от ужаса, я достала из-под кровати из коробки для игрушек смятый конверт ее письма и пошла к ней, на ту же детскую площадку, где мы обычно бывали.
Площадка сегодня была пуста. Аюму, посвежевшая и похорошевшая после горячих источников и прогулок на природе, была мечтательно-беспокойной.
— Ну как? — кинулась она ко мне, схватив меня за руки.
Я не нашла слов. Сначала достала из-за пазухи и протянула ей смятый конверт.
— Он?.. — девочка отшатнулась.
— Нет, — мотнула головой.
— Ты?! — сердито уставилась подруга на меня.
Я не успела сказать «нет». Она, выхватив конверт, смяла его и швырнула мне в лицо.
— Ты… ты… а я тебе верила! — задыхаясь от гнева, прокричала она, глаза ее горели.
Проходившие мимо мама и карапуз уставились на меня. Я почувствовала себя ужасно беззащитной. Я же ничего не делала! Это сделала Кикуко! О, зачем она вообще подобрала конверт и принесла мне?! Как она вообще мой дом нашла?! Да лучше б она его тогда на дороге забыла.
— Ты меня предала! — с ненавистью выдохнула Аюму.
Я молчала. Не знала, что сказать. Не понимала, что сказать. Что говорят в таких случаях? У меня таких прежде не было. И больно было не только смотреть, как по щекам моей первой подруги текут полоски слез, но и то, что она совсем мне не верила! Она даже не спросила у меня, что могло случиться с ее письмом!
— Ты… ты меня ненавидишь? — сердито спросила среднешкольница. — Ты… или ты его любишь? А впрочем, неважно! — и, развернувшись, пошла прочь, забыв забрать смятое письмо. Увидит ли кто его теперь, перестало ее волновать.
— Аюму! — отчаянно позвала ее я.
— Не подходи ко мне! — прокричала она, не оборачиваясь. — Слышишь?! Никогда больше не подходи ко мне!
И она ушла. Она просто ушла!
Я потерянно опустилась на дорогу, обдирая коленки об камни и песок.
Она просто ушла. Моя подруга ушла. Совсем.
И я ничего не смогла. И… могла ли я сделать хоть что-то?
Я убежала домой. Хотела подобрать ее письмо и спрятать — может, отдам потом — чтобы никто не нашел. Но когда протянула к нему руку, то те мама и малыш так на меня смотрели. Кажется, они считали меня виноватой. Они тоже мне не верили. Оставалось только уйти.
Долго рыдала дома, потом, слезы утерев и волосы белой повязкой подвязав, чтоб не лезли в глаза, села опять вспоминать все события. Не знаю зачем, но папины сказки и истории других — мои, Нищего и врача по прозвищу Рентген — я тоже записала. Просто… настораживали меня совпадения имен некоторых тамошних героев и людей из моей жизни. На повязке, кстати, написала иероглиф «смелость». Мне надо было быть смелой, чтобы снова идти вперед. Чтоб хотя бы маму можно было вернуть. Хотя я не знаю как.
Некоторое время спустя, припоминая историю папы о его, то есть, про тезки его знакомство с девочкой с именем как у мамы, припомнила, что там был парень по имени Синдзиро. Мама могла уйти к Синдзиро, бывшему ее любовником? Но он при встречах со мной делал вид, что ничего такого не было. И вообще, он тосковал по какой-то Фудзи. И вообще, вот как спросить его теперь, если из больницы он убежал, да и дома его нет?..
Вечером я съездила в его больницу. Палата… оказалась пуста! А медсестра с его отделения сказала мне, что «пациента сегодня утром забрали родственники». Но там только Рескэ заходил! Он… родственник Синдзиро? Ага, и будучи его родственником, он его из больницы и от лечения выгнал? Нет, тут что-то не сходится.
Каори тоже не смогла найти. Не знаю зачем, но я ее искала. Но у нее сегодня был выходной. А Рю Мидзугава уже три часа как был занят в операционной. Короче говоря, я ничего не смогла узнать о них.
Навестила Мамору и Рю. Рю не то, чтоб прямо шел на поправку, но сидел с ноутбуком и читал про реабилитацию известных футболистов, кто там из них смог после травмы выйти на поле. Кажется, это его утешало. Он и тут хотел быть как они. Мамору его поддерживал. Меня увидев, точнее, услышав мой стук и робкую просьбу войти, пропустил. Сразу вскочил, открыл дверь. Накормил печеньем, познакомил с братом.
— Девчонку завел! — фыркнул футболист.
И потерял ко мне всякий интерес. Я, разумеется, обиделась. Но Мамору меня вкусным печеньем угостил — брат умолчал, даже если это было его — и мы разошлись, обменявшись телефонами.
От общения с юным художником стало немного теплее. Хотя все равно не было понятно ничего. Я не решилась ему о моих проблемах говорить, когда ему надо было поддерживать его брата, бывшего так близко от мечты и, может быть, навечно потерявшего ее. Хотя я буду верить, что нет.
С Хикари я тоже не могла поговорить. Добрая девочка, может, и выслушала бы меня, но она еще и общалась с Аюму, а та могла гадостей обо мне наговорить. И если Аюму так быстро и так просто поверила в мое предательство, то вдруг и Хикари могла?
Тем более, Хикари еще и была сестрой Рескэ. А Рескэ что-то натворил, заставив раненного Синдзиро, дважды бывшего в реанимации за последние дни, покинуть больницу. Даже если Синдзиро просто перебрался в другую, то все равно переезд на такси мог сказаться, ровно как и поспешное бегство в ванную. Но почему он сбежал от меня? Впрочем, он не хотел о том говорить. Не хотел говорить со мной. В прошлый раз, когда он выгнал меня, он тоже не хотел говорить и даже не подходил случайно. Лишь одна случайная встреча на улице — и он снова ушел. Так что я не уверена, что смогу поговорить с ним теперь, если он того не хочет. Но… он сбежал из-за меня или из-за него? И за что Рескэ к нему пристал? Обозвал тяжелобольного чудовищем! И кто после этого настоящее чудовище? А вдруг Синдзиро в такси по дороге в другую больницу умрет?! Увы, я могла только молиться о его спасении.
И теперь у меня не было Рескэ, с которым можно было просто обо всем поговорить. Увы. Я чувствовала себя ужасно одинокой. Тем более, папа опять был на работе.
