возникает вопрос (мы его теперь уже можем сформулировать): зачем же нужно было с самого начала правое ухо доставать левой рукой? Но очевидно, история эта сложная, сложное предприятие, и нужно двинуться, наверное, чтобы куда-нибудь прийти. Я имею в виду, что вещи, проблемы и направление движения открываются по ходу движения.
Намечу путь своего дальнейшего рассуждения. Я сказал, что опыт понимается в том смысле слова, что он должен представлять собой некоторую универсальную нейтральную протокольную базу. В течение десятилетий стала все больше и больше отрабатываться и эксплицитно выявляться мысль, что, собственно говоря, нет таких элементов опыта, которые не содержали бы в себе теоретических кристаллизаций. Не существует нейтральной протокольной базы, всякий опыт есть истолкованный опыт, и мы ни в какой момент опыта, ни в какой точке, куда бы мы ни шли, не найдем или не придем к нулевой точке, то есть не содержащей никакой теоретической интерпретации, а содержащей лишь протокольную запись наблюдений. Нет такой базы, и в том числе нет универсальной базы опыта, нет нейтральной базы опыта, которая была бы одной по отношению к целому вееру теорий и культур. Оказывается, что и культуры, и теории <…> по тем же самым признакам, по которым мы внутри какой-то культуры или внутри какой-то теории некую наблюдательную базу считаем универсальной. Рядом и параллельно опыт и теории относительности, и квантовой механики выявлял и четко показывал одну из основных идей, на которых вообще основывается действительная эпистемология современной науки, а именно что мы имеем дело всегда с одним предметом в разных [проекциях]. И наука строится как соединение, как проецирование инвариантной симметрии разных опытов — в принципе разных опытов одного предмета. Это конечный шаг.
Вернемся в сторону тех идей, о которых я только что сказал, которые пометил. <…> для обнаружения этих фактов двинулась неопозитивистская философия. Тогда мы можем сказать так, что радикальная формулировка тех идей, которые были сформулированы в начале неопозитивизма, была как бы ценой за то, чтобы обнаружить более конкретно те самые элементы, которые должны использоваться <…>. <…> а именно нагруженность и насыщенность опыта теоретическими интерпретациями, многопроективность опыта. Один предмет спроецирован в каждый данный момент в несколько разных перспектив и в несколько разных систем отсчета, а то, что является универсальным и всеобщим, есть в действительности инвариант в этих различных системах отсчета.
То, что к этому пришли, было не случайно. В каком смысле? Во-первых, неопозитивизм, сам того не зная, выполнял старую философскую метафизическую работу. Обратим внимание на то, что задолго до неопозитивизма существовала так называемая критическая философия. Она существовала и существует совершенно независимо от того, как она в последующем была понята и во что превратилась. Я имею в виду философию Канта, которая была одной из первых грамотных попыток вообще критически выяснить возможности метафизики и границы возможных смыслов, которые могут содержаться в рациональном языке науки. Весь замысел критической философии состоял в обнаружении за нашими словами, за тем, что мы говорим, размерности говоримого. «Простое», «сложное» — Кант скажет, например, что о душе нельзя рассуждать в терминах «простота — сложность». Почему? Потому что простота и сложность — это термины опытного знания. Они предполагают, например, что предмет полностью выражен пространственно; тогда к нему можно применять понятие «часть», можно применять понятие «целое». Но когда мы на этом же языке говорим о душе, мы переходим в другую размерность. [Рассуждать о душе в терминах «простота — сложность» — ] это то же самое, что термометром измерять скорость. <…> Но простите, термометр же содержит в себе целый мир, мир того, что можно измерить, используя термометр. <…> Ведь мы термометром не измеряем скорость. Если мы это будем делать, мы перейдем в другую размерность, не зная ее. Значит, надо будет выявлять размерность, то есть возможный мир смыслов для данного термина, для данного понятия, и это есть уже работа чисто философская.
Душа? Простите, она же не пространственна. Что же вы мне говорите, что она распадается на части или не распадается? Это бессмысленно, скажет Кант. Если бы он говорил на современном языке, он назвал бы это метафизическим <…>. Кстати, Кант так и говорил. В критической философии есть антиметафизический замысел в смысле устранения догматической метафизики, пытающейся рассуждать о мире средствами чистого разума и выводить мир из чистого разума. Мое учение, говорил Кант, есть критика разума, пытающегося рассуждать чисто. Это была как раз идея Канта — рассуждать «нечисто». А что значит рассуждать «нечисто»? Во-первых, если ты нечто утверждаешь о мире, тогда это утверждаемое нечто должно иметь в мире опытно указуемый референт, или эквивалент; во-вторых, условием нечистого, действительного человеческого рассуждения, имеющего смысл, является в каждый данный момент, рассуждая, представлять, сознавать размерности. Можно, скажет Кант, рассуждать о душе, только, простите, не в терминах простого и сложного, не в терминах части и целого, потому что это термины опытного знания, а душа не есть предмет опытного знания. Кант начал работу прояснения грамотности языка, на котором мы говорим.
И неопозитивизм в действительности делает то же самое: он фактически пытается вернуть наше сознание, наше мышление, наш интеллект к его человеческому и, следовательно, метафизическому достоинству. Можно говорить о чем угодно, только у всякого говоримого есть внутренние законы и границы смысла. Отсюда протоколы неопозитивизма, которые есть прокалывание иголочкой многих надутых пузырей — болтовни, шарлатанства и так далее — в ХХ веке. Неопозитивисты оттачивали это оружие весьма основательно. Но здесь таилась все-таки одна опасность. (Это второе, о чем я хотел сказать.) В картине неопозитивистской науки наука — организм, состоящий из трех слоев, или трех элементов: это теория, представляющая собой <…>, то есть формальный язык, систему символов; затем есть язык наблюдения, являющийся базой, проецируя на которую мы нечто отсекаем в языке теории или вообще в языке отсекаем некие его метафизические элементы, проецируя их на всеобщую наблюдательную базу, или универсальную нейтральную базу наблюдения; проекция есть третий элемент — интерпретация. Значит, в автономной самостоятельной логике работа с символами имеет чисто теоретический характер, теоретические цели, не зависящие от опыта; потом есть опыт, то есть то, что можем не мы, а может мир и что должно быть лишь максимально протокольно зафиксировано. И есть третье — проекция опыта на теорию и проекция теории на опыт (теория, повторяю, только формальна, а опыт от нас независим), проекция, называемая интерпретацией. Это еще один элемент научной работы, который есть самостоятельная дополнительная работа. Символы сами по себе не имеют содержания, они есть просто правильный язык, но то,
