Ознакомительная версия. Доступно 46 страниц из 227
она имеет начало во времени, так как мир и человек сотворены Богом. Сотворенный мир существует во времени. Время движется от момента творения к концу времен, который должнен быть ознаменован вторым пришествием Христа и Страшным судом. Кульминацией земной истории являются первое пришествие Христа и его искупительная жертва.
Таким образом история приобретает божественный смысл и является линейным движением к высшей цели – наступлению Царства Божия после Страшного суда. Христианская философия истории внесла в ее понимание идею прогресса, т. е. движения от менее совершенного к более совершенному, наполнив ее глубоким религиозным и гуманистическим содержанием.
Святой Августин так же полагал, что единство и всеобщность человеческой истории вытекают из факта происхождения всех людей от единого праотца Адама. Отсюда он выводил общность исторической судьбы человечества, реализуемой через божественное провидение. Эта идея имела для того времени огромное значение, ибо давала «права гражданства» во всемирной истории варварским народам, которым античная историография в этом решительно отказывала, ставя их значительно ниже римлян и греков.
Христиане подразделяли историю человечества на шесть веков, соответствующих шести дням творения. Свой век они считали «стареющим», предшествующим концу света.
Евсевий Кесарийский. Во II и III вв. в христианской литературе шла подспудная работа, подготовившая «взрыв» христианской историографии IV в. В этом «взрыве» отразилась одержимость христиан идеей взять верх над Римской империей, уничтожив ее славное прошлое в своих писаниях и в сознании людей. Примерно в то же время, когда был издан Миланский эдикт, вышла в свет «Церковная история» Евсевия Кесарийского, биографа императора Константина Великого, вскоре переведенная на латинский язык. Около 316 г. появилось сочинение христианского апологета Лактанция «О смерти преследователей», рассказывавшее о печальных исторических судьбах гонителей христианства.
Евсевий Кесарийский поставил целью показать, как божественное провидение направляет ход истории, соединить библейско-христианскую историю и историю языческую как истории прямого и косвенного спасения человечества. Труд Евсевия – первая подлинно универсальная история, но изложенная не как история мировая, а как история церковная.
В дальнейшем христианская историография, как позднеантичная, так и, в особенности, средневековая, приняла «Историю» Евсевия за образец и в отношении общей концепции, и по методам изложения. Евсевий отошел от риторической традиции, апеллируя к собственному опыту, подлинным документам, особенно документам церкви. Тем самым он создал новую «модель» исторического описания, которая позже пришлась по душе средневековым историкам, тесно сплетавшим церковную и светскую историю. И Евсевий, и Лактанций, и другие христианские авторы сочинений исторического характера добивались, чтобы превосходство библейской истории над языческой выглядело безоговорочным. Под пером Евсевия христианская хронология превратилась во всеобщую, универсальную историю. Все события представлялись как элементы устремленного к единой божественной цели потока истории и обретали смысл в отношении к этому предначертанному божественным провидением будущему. Христианские историки осудили прошлое Рима как цепь бесконечных злодеяний, притеснений других народов, жестоких завоеваний, всеобщего террора, полного разложения нравственных устоев. Они положительно оценивали лишь то в этом прошлом, что могло служить почвой для утверждения христианства.
Поэты закатной поры. Для читателей нашего времени само собой разумеется, что литература должна так или иначе отражать эпоху, в которую она создается. В этом отношении римская поэзия второй половины IV–V в. могла бы привести их в некоторое недоумение. Действительно, это время было насыщено трагическими событиями, Римская империя клонилась к закату, на смену ей шел варварский мир, однако эти тревожные перемены, казалось, не волновали поэтов, в творениях которых лишь изредка проскальзывали варварские имена да иногда раздавались жалобы на неотесанность и пьянство германцев.
В то время как Римская империя переживала жесточайшую битву между язычеством и христианством, поэты, не только язычники, но и христиане, продолжали восхвалять языческих богов и пользоваться образами античной мифологии. Лишь изредка поэты-христиане отвлекались от привычных сюжетов и жанров и обращались к прославлению христианского Бога и персонажей Библии. Оглядываясь вокруг, они видели не черты нового, а только черты старого, точнее – черты вечного: вечного Рима, вечного мифа, вечного быта. Античный человек привык к очень медленно менявшемуся миру, к самоподдерживаемому хозяйству, к вечным этическим и эстетическим ценностям, – и он хотел, чтобы поэзия утверждала для него именно этот мир. Поэтому и частный быт, описываемый в эпиграммах, здесь привычно уютен, и государственная жизнь, восхваляемая в панегириках, привычно великолепна, – несмотря на то, что описывается «храм, разрушенный для постройки стен». Иное отношение к жизни слышится лишь у тех христианских авторов, что безоговорочно посвятили свою жизнь служению Христу, например – в ответе святого Павлина из Нолы поэту Авсонию.
Среди многочисленных безымянных и чаще всего откровенно слабых поэтов выделяются несколько стихотворцев, язычников или равнодушных к вопросам веры, оставивших заметный след в литературе своего времени и повлиявших на культуру последующих веков.
Первый из них по времени – долгожитель и любимец фортуны Авсоний, дни которого пришлись почти на весь IV в. Воспитанник и преподаватель риторических школ, выходец из Аквитании, он сделал блестящую карьеру – стал квестором священного дворца. Друг Симмаха, вождя языческой партии, защищавшей Алтарь Победы, он был учителем юноши Павлина, который раздал свое огромное состояние и удалился от мира. Авсоний никак не мог понять, почему его прекрасный ученик отринул богинь-муз ради столь далекого от поэзии и радостей жизни монашеского служения. Учитель взывал к классическим примерам дружбы Ниса и Эвриала, Ореста и Пилада, Сципиона и Лелия. Наконец, уязвленный нежеланием Павлина внять его мольбам и вернуться в мир, Авсоний проклял его: «Пусть никакая радость не согревает твоего сердца! Пусть никогда сладкие мотивы поэтов, нежные звуки элегий не услаждают твоего слуха; живи в пустыне, бедный и печальный!» Поистине проклятье язычника, не разделяющего устремлений христианина, одухотворенного желанием без остатка посвятить себя служению своему Богу, аскетической и уединенной жизнью заслужить вечную награду. Павлин не вернулся к своему учителю, а впоследствии стал епископом Нолы и писал духовные стихи.
Авсоний. Авсоний, которого судьба отметила счастливым жребием, столь редким для поэтов, и счастливым характером, создал прелестные стихи-картинки, рассказывавшие о нем самом, его родственниках, его имениях, его домочадцах и т. п. Его поэзия – прекрасный источник сведений о быте и жизни людей столь далекого от нас времени.
Счастливец Авсоний имел счастливую посмертную судьбу. Его стихи не были забыты. Широкой известностью пользовалась поэма «Мозелла», повествовавшая о путешествии поэта по притоку Рейна. Это одно из лучших описаний природы в римской литературе.
После смерти Авсония поэтические музы тут же избрали себе нового любимца. Им стал профессиональный поэт Клавдиан, успешно подвизавшийся при императорском дворе. О Клавдиане современники говорили, что он соединил в своей поэзии элегантность Овидия, мощь Вергилия и блестящую риторику Лукана. Клавдиан писал стихотворные панегирики, насыщенные аллегориями, мифологическими сравнениями, великолепными географическими описаниями. С основного мотива его поэмы «Похищение Прозерпины» мы начали эту главу.
Ознакомительная версия. Доступно 46 страниц из 227
