И вот это-то моё согласие с тем, что Он — Первый, и определило всю последующую мою жизнь. И вообще восприятие многого. Среди прочего — того, что молитва не есть просьба, а слушанье, слушанье того, что Он скажет. И размышление над сказанным. И вообще — размышление… А ещё: требование от Него ответа, раз Он — Первый. Ты понимаешь, в каком смысле? Требую от Него ответа, пока не уходит мешающее мне Его слышать. Вот так…
А Библия… Библия перестала быть — да, собственно, за месяц и не успела стать — тем, чем она нынче является для многих людей: для одних — просто книгой, без знакомства с которой никто не может считаться образованным человеком, для других — сборником упражнений для законнической тренировки воли в перебарывании самого себя, — а стала пространством мысли, способом расширения разума, чтобы, подготовившись, не удивляться тому, что Он Духом мне скажет. Ты понимаешь, о чём я говорю? Да разве не Он первым вышел мне навстречу, возгласив: «Что ты делаешь?! Мне же больно!!» Понимаешь? — и Ал разве что не в первый раз за всё время рассказа решился посмотреть Гале в глаза. Но на него она не смотрела — глаза её были закрыты. И она молчала. — Понимаешь?
— Страшно сказать определённо: да или нет… — наконец сказала она. — Но что-то такое я от тебя и ожидала… Наверное, да.
Ал облегчённо вздохнул и продолжил:
— И ещё… Очень важным был для меня тот урок, что обратился Он ко мне не с признанно значительным поводом к покаянию, а так, вроде как бы по мелочи. А как не мелочь, если повсюду внушают: какая, дескать, ерунда — сигарета. Но в этой кажущейся мелочи и было для меня потрясение и приглашение! Приглашение пересмотреть вообще всё: не увлекаем ли я в своих мнениях толпой, так ли уж правильно я понимаю, что на самом деле в этой жизни есть главное?!..
В комнате была та странная тишина покоя, в которой, похоже, стены растворялись, и оставалась только бескрайняя и бесконечная красота мира. И действительно, что может быть значительней и бесконечней встречи не просто двоих, но половинок, пусть они ещё и не догадываются о необыкновенности происходящего. Они молчали. Галя лежала на сложенных вчетверо занавесках и не замечала, что за окнами каморки папы Карло наступает вечер.
И опять она сказала то, что Ал не ожидал услышать:
— Спасибо тебе… Алёша…
И тут он решился:
— А ты знаешь, — сказал он, — что по Библии суббота — день Господень? Так было от начала и будет до самого конца?..
— Знаю, — просто и не размышляя ответила Галя.
— Что-что? — не понял Ал.
— Знаю, — повторила Галя.
Ал не верил своим ушам!
— Но мне казалось, что Библию ты не читала?..
— Не читала, — кивнула Галя.
— А… как же?
— А в катехизисе написано, — сказала Галя.
— В каком-таком катехизисе? — удивлению Ала, казалось, предела не было. — Нет таких катехизисов!
— В православном.
— Но ведь там после текста заповеди написано, что раз православный, то святить надо воскресенье!
— А что там мудрить-то? Зачем?
Ал слушал, но поверить в то, что слышал, никак не мог. Это было слишком прекрасно, чтобы могло быть правдой. И, тем не менее, всё происходило именно так, как и происходило. И он только улыбнулся, когда Галя добавила:
— Только я не знала, что на свете есть ещё люди, которые считают так же, как и я. Потому я и плакала над твоей рукописью…
Он наклонился и, обняв, поцеловал Галю.
— Давай не расставаться никогда, — прошептал он ей на ухо.
— Давай, — просто, но в то же время совершенно необыкновенно сказала она.
А потом, в тот же вечер, чуть позже, они вместе молились. Впервые. Они лежали навзничь, взявшись за руки и не обращая внимания на затекавшие в уши слёзы. И они, согласившись быть мужем и женой, обещали Богу никогда — ни в беде, ни в болезни, ни при каких иных обстоятельствах — не оставлять друг друга.
Очень может быть, что молитва эта может быть полезна для изучения психокатарсиса и феномена половинок, но автор, к своему сожалению, не чувствует в себе для её описания таланта достаточной силы. Разве только один штрих: в этот вечер она даже не пыталась Ала соблазнить.
XНедели через две они лежали почти так же: навзничь и взявшись за руки — в постели. Есть такое сложное упражнение в фигурном катании — подкрутка, кажется, или какое-то другое, более красивое название. Так вот, из этого неожиданного положения несколько минут назад Галя рухнула на постель в первом в своей жизни оргазме.
Они улыбались, хотя и несколько по-разному. Ал, надо признать, размышлял вполне инженерно: думал о том, что все предыдущие так называемые эротические навыки никакой ценности не имеют по той единственной и вполне достаточной причине, что с Галей они ему не пригодились. То, как это происходило с лежащей рядом странно родной женщиной, ровно ничего не напоминало — одна сплошная непохожесть и небывальщина. От процесса не то дифференцирования, не то интегрирования нового полученного в этом смысле опыта Ала отвлёк Галин смех.
— Ты что смеёшься? — спросил он.
— Над тобой.
— Что так?
— Вспомнила, — Галя опять засмеялась, как колокольчиком зазвенела, — как же ты тогда испуга-а-ался!
— Когда?
— Когда у дома — после молитвы — я сказала, что фригидная и холодная! — И опять её смех зазвенел — как из чистой воды хрусталя колокольчик…
XI— Алёша! — услышал он, как ему показалось, из ванной — там Галя принимала душ.
— Звала? — открыл к ней дверь Ал.
— Нет, — мягко обернулась к нему Галя.
И вдруг у Ала перехватило дыхание — от ощущения, что здесь и сейчас он уже был прежде, лет двадцать назад. Та же линия обнажённого тела, тот же ракурс, та же струящаяся вода, то же небывалое сочетание по-детски открытого взгляда с формами сложившейся женщины. Он всё это видел прежде — во сне! Запомнилcя же этот сон отчасти потому, что увиденная женщина-ребёнок совсем не совпадала с тем идеалом, который прививался рекламой фотомоделей, и которые, естественно и к сожалению, нравились и ему. Да и снилась обычно какая-нибудь из виденных накануне. А тут приснилась прежде невиденная и совсем другого типа. А ещё потому запомнил, что об этом сне рассказал своему школьному приятелю Леониду, тому самому, мать которого из Канады под одеждой провезла через границу коммунистической империи Евангелие. Рассказывал — и вслух удивлялся, как ему тогда казалось, несовместимому — детскому взгляду при женственных формах. Но сейчас, здесь, в ванной комнате квартиры Галиных родителей было одно отличие: та девочка из его юношеского сна не всё время просто стояла под ласкающими струйками воды и, чуть улыбаясь, смотрела на него, но, перед тем как вернуться туда, откуда появилась, сделала необычный жест. Воспоминание это разом озарило Ала, но одновременно с этим забилась отчётливая мысль: «Не на-до, что-бы мы-сль мо-ю про-чла — ка-кой же-с-т». У Ала уже были возможности убедиться, что Галя может читать его мысли и приспособился от такого её контроля защищаться: для этого достаточно было повторять по слогам её имя — Га-ля, Га-ля, Га-ля… — и тогда считывать его мысли ей не удавалось.
