Когда Зелима не стало, меня больше ничто не задерживало в коридоре, и я направился в свой кабинет, но уже на расстоянии учуял соблазнительный аромат гаванских сигар, а когда открыл дверь, то увидел, что за моим письменным столом, куря одну из моих сигар и листая мою книгу, собственной персоной сидит великий морской путешественник.
Когда я вошел, он оторвался от книги и посмотрел на меня.
— Прости, — виновато улыбаясь, произнес Галили. — Я не мог удержаться.
— Ты о чем? О книге или о сигаре? — спросил я.
— Конечно, о книге, — ответил он. — Весьма занятно. Любопытно, в ней есть хотя бы доля правды?
3
Я не спросил его, как много он успел прочесть, и не поинтересовался его мнением относительно манеры изложения, равно как не удосужился ответить на его провокационный вопрос о правдивости повествования, ибо ему больше, чем кому-либо, была известна правда.
Сначала мы обменялись объятиями, потом он предложил мне одну из моих сигар, от которой я отказался, после чего спросил, почему в доме так много женщин.
— Мы бродили по дому в поисках свободной комнаты, — сказал он. — Но...
— Кто это мы?
— О, пошли, братец, — улыбнулся Галили.
— Неужели Рэйчел? — удивился я, и он кивнул а ответ. — Она здесь?
— Конечно, здесь. Думаешь, я смог бы избавиться от этой женщины после всего, через что нам пришлось пройти?
— А где она?
— Спит, — он указал взглядом в сторону моей спальни.
— На моей кровати?
— Надеюсь, ты не возражаешь?
Я не мог сдержать довольной улыбки.
— О нет, конечно, нет.
— Рад, что смог доставить хоть кому-то удовольствие в этом проклятом доме, — сказал Галили.
— Можно я посмотрю на нее одним глазком?
— Зачем, черт побери?
— Последние девять месяцев я о ней писал. Хочу наконец на нее взглянуть.
Не знаю, что именно я хотел увидеть. Лицо? Волосы? Изгиб спины? Должно быть, меня внезапно охватило нечто вроде влечения к ней. Нечто такое, что я испытывал очень давно, но не отдавал себе в этом отчета.
— Просто хочу на нее посмотреть, — сказал я.
Не дожидаясь его разрешения, я встал и пошел к двери спальни. Купаясь в серебристых лучах лунного света, под старомодным стеганым одеялом лежала женщина моих грез. Я не мог поверить своим глазам, тем не менее это была она: Рэйчел Палленберг-Гири-Барбаросса. Ее нежные струящиеся волосы были раскиданы по той же подушке, на которой много ночей покоилась моя раскалывающаяся голова, день за днем рождавшая историю о ее жизни. Рэйчел в Бостоне, Рэйчел в Нью-Йорке, Рэйчел в Калебс-Крик... Рэйчел, прогуливающаяся по берегу в Анахоле. Рэйчел в отчаянии, Рэйчел в беде, влюбленная Рэйчел...
— Влюбленная Рэйчел, — пробормотал я.
— Что это значит?
Обернувшись к Галили, я сказал:
— Пожалуй, я был бы не прочь назвать книгу «Влюбленная Рэйчел».
— А что, ты разве об этом писал?
— Черт его знает, о чем я писал, — откровенно признался я. — Я думал, что пойму, когда напишу половину, но увы...
Я вновь взглянул на спящую красавицу.
— Боюсь, не пойму этого, пока не закончу писать.
— А ты еще не закончил?
— Еще нет, — ответил я.
— Надеюсь, ты не думаешь, что нас ждет какая-нибудь большая драма, — сказал Галили. — Это совершенно не вписывается в мои планы.
— Пусть будет, что будет. Я отвожу себе роль скромного наблюдателя.
— Ну уж нет, — возразил он, вставая из-за стола. — Я рассчитываю на твою помощь.
Я смотрел на него непонимающе.
— Я о ней, — он закатил глаза к потолку.
— Она твоя мать, а не моя.
— Но ты знаешь ее лучше, чем я. Все эти годы ты был с ней рядом, а меня здесь не было.
— Думаешь, я все это время только и делал, что распивал с ней мятную настойку? И вел беседы о магнолиях? Да я ее почти не видел. Все это время она провела у себя наверху, погруженная в свои размышления.
— Сто сорок лет размышлений?
— Ей было о чем поразмыслить. О тебе. О Никодиме. О Джефферсоне.
— О Джефферсоне? Но о нем она вряд ли еще вспоминает.
— О нет, еще как вспоминает. Она сама призналась в минуту откровения...
— Вот видишь? Значит, ты говорил с ней. Так что даже не пытайся отпираться. Ты с ней общаешься.
— Ладно, ладно. Иногда у нас случались беседы. Но я не собираюсь выступать в роли твоего адвоката.
Галили пожал плечами.
— Что ж, в таком случае тебе никогда не удастся заполучить концовку своего романа, — сказал он. — Все очень просто. Будешь долго мучиться в раздумьях, пытаясь догадаться, что происходит наверху, и никогда этого не узнаешь. Тебе не останется ничего, кроме как сочинить финал книги самому.
— О боже... — пробормотал я.
— Так ты поможешь мне или нет?
Он видел меня насквозь. Что могло быть хуже, чем притащить к Цезарии Галили и стать свидетелем их встречи? Пожалуй, только остаться внизу и никогда не узнать, что произошло между ними. Что бы ни случилось между матерью и сыном, представшими друг перед другом, мне надлежало увидеть это воочию, и если я пропущу это, то на мне как на писателе можно будет поставить крест. А этого я допустить никак не мог, ибо слишком много было поставлено на карту.
— Ладно, — согласился я. — Ты меня уговорил.
— Вот и отлично, — в порыве чувств он так сильно прижал меня к себе, что я ощутил себя несостоятельным писакой, ибо, по всей вероятности, не смог отразить даже на четверть силу его страсти, которую женщинам Гири, должно быть, не раз доводилось испытывать в его объятиях.
— Пойду разбужу Рэйчел, — сказал он, отпуская меня из своих объятий и направляясь в сторону спальни. Я ждал на пороге, наблюдая, как он, сидя на корточках у кровати, осторожно пытался растормошить Рэйчел.
Очевидно, она глубоко уснула, потому что Галили не сразу удалось ее разбудить, но когда она наконец открыла глаза и увидела Галили, ее лицо осветилось улыбкой. О, сколько в ней было любви! Сколько счастья от того, что он был рядом с ней!
— Пора вставать, красавица моя, — сказал Галили.
