осудит.
- Не осудит, - подтвердил Коу, обходя стул с Крамби вокруг, - И очень рр-ррекомендует потор-рропиться.
***
Должно быть, у Крамби была отменная выдержка. Или же он просто собирался с силами, запас которых явно не тяготил его. Изможденный, осунувшийся, он выглядел нелепо в своем роскошном костюме – точно рассыпающаяся от ветхости мумия, облаченная в парчу и шелка.
Но он заговорил. Несмотря ни на что – заговорил.
- Хитрый ублюдок ловко заметал следы. Необычайно ловко. Я почти поверил в то, что он сгинул без следа, что утонул, растерзан или съеден дикарями, кабы не фото, случайно попавшееся мне в газете. Отличное фото. Самодовольный, лоснящийся, он степенно позировал на фоне фасада собственной компании, упиваясь показным благополучием. На нем больше не было дурацкой шляпы, которая запала мне в память, но и без этого я сразу узнал его. Узнал мгновенно. Профессор Абраксас. Мистер Олдридж. Человек, погубивший мою семью. И меня самого. Мне потребовалось двадцать лет, чтобы найти его, а когда нашел, он уже был немощным стариком! Дряхлой седой развалиной, бледной тенью того ублюдка, который погубил мою семью! Вы полагаете, мне стоило подкараулить его в подворотне и всадить нож в печень? Может, проломить его старый череп, тонкий, как панцирь улитки, булыжником? Тогда история о мести завершилась бы по всем канонам к полному вашему удовлетворению?
Лэйд поморщился.
- Чужая месть – это как чужой пиджак, чем меньше рук его касаются, тем лучше. В вашем праве было решать самому, чем вы хотите взыскать старый долг с Шляпника, кровью или ассигнациями. Бангорский Тигр, может, и хищник в глубине души, но он с уважением относится к чужим делам. Как жаль, что я ненароком сам стал частью этого дела…
Крамби усмехнулся. У него не доставало нескольких зубов, отчего улыбка выглядела щербатой, но это почти не портило ее.
- Вы даже не представляете, через что я прошел. Но я расскажу. И плевать, что будет. Мы все – пленники этой истории. И я, и вы, и даже этот болван. Так что теперь, конечно, уже неважно. Мы все кончим тут.
К удивлению Лэйда, Коу расхохотался. За вентиляционной решеткой его забрала язык был похож на мечущегося багрового слизня, облизывающего сталь. Или жуткую плотоядную пиявку. В любом случае, Лэйд старался не смотреть в ту сторону.
- Выкладывайте, мистер-рр Крр-ррамби! Исторр-рия и веррр-рно дур-рацкая, но я уже вошел во вкус! Ну!
Крамби кивнул. Но не покорно, а как-то насмешливо – немалая заслуга для человека в его неудобном положении.
- Мистер Лайвстоун сказал, что мой отец был богат. Это отчасти правда, деньги у него водились. Но деньгам требуется холодный трезвый разум, чтобы приумножаться, я же с детства отличался совсем другими чертами. Учителя из сиротского приюта считали меня невыдержанным, чрезмерно пылким, легко увлекающимся. Они объясняли это дурным воспитанием и наследственностью, не догадываясь о том, что вело меня с юных лет, какая энергия подпитывала мои силы. Да, вы верно догадались, это была месть. Она придавала мне сил и вела, точно путеводная звезда. Иногда, когда старшие мальчишки всыпали мне так, что сквозь пелену в глазах не видно было звезд, я, распластав на крыше окровавленное тело, видел ее, одну единственную на всем небосводе, и шел по ее следу. Когда настоятель приюта звал меня к себе в кабинет ночью и запирал дверь, чтобы выпустить лишь утром, рыдающего и едва волочащего ноги, я видел ее. И неуклонно двигался за ней, отсчитывая месяцы и годы.
К тому моменту, как я вошел в совершеннолетний возраст, состояние моего отца уже не выглядело столь внушительным, опекуны неуклонно отщипывали от него по кусочку. Но оно все еще оставалось достаточно солидным, чтобы обеспечить меня на весь остаток жизни. Если бы не мой проклятый характер. Вырвавшись из-под опеки, обуреваемый демонами, которые никогда не встречались мистеру Лайвстоуна, я вздумал, будто легко смогу приумножить капитал, если выгодно его вложу и займусь коммерцией. Судьбе, как старой проститутке из Шипси, часто свойственна стервозность, хоть многие отчего-то считают ее иронией.
Биржевое ремесло представлялось мне доходным и сулящим верное будущее. Мне казалось, я в полной мере знаю его правила, чтобы рискнуть. О, оно коварно, мистер Лайвстоун, оно манит тебя надеждами, похожими на призрачные острова, но может раздавить тебя или вспороть брюхо острыми рифами. Это со мной и случилось. Мне потребовалось всего три года, чтобы растратить унаследованное от отца состояние. И еще два, чтобы приблизиться к той черте, которой подводят окончательный баланс, заложив семейный дом и все, что у меня еще оставалось в жизни. Какое-то время мне удавалось отсрочить неизбежное, но я знал, что у меня не выйдет затянуть этот процесс сверх возможного. Я уже ощущал предрешенность и скорый конец. Это был словно строгий мрачный господин, сидящий в приемной и терпеливо ждущий своей очереди, чтобы обрушить на меня страшную новость. Я знал, что не в силах заставить его убраться, лишь тяну время, как знал и то, что рано или поздно он своей страшной поступью зайдет в мой кабинет. И тогда все кончено.
Именно в этот момент судьбе было угодно столкнуть меня с Олдриджем. С Шляпником, как вы его называете. С человеком, уничтожившим мою семью и мое детство. С чудовищем, которое удалилось на пенсию, стало носить хороший костюм и целлулоидные воротнички. Я… Я оказался в страшном положении. Ужасном, невообразимом, отчаянном. Да, я мог поквитаться с Олдриджем. Ничего не подозревающий, постаревший, он был в моей власти, на досягаемости выстрела или удара ножом. Но… - Крамби облизнул свои губы, больше похожие на запекшуюся кровавую бахрому вокруг рта, - Убив его, я отомстил бы за своих родных, но погубил бы себя самого. Мне оставалось недолго к тому моменту. Долговых обязательств накопилось столько, что они не помещались в ящик моего стола. Кредиторы навещали меня ежедневно, сменяя друг друга, а полицейские, казалось, ухмылялись, едва завидя меня на улице. Они все считали мои последние дни.
Я отвел себе самое большое полгода. Через полгода в мою контору ворвались бы фискалы, опечатали мебель, а меня самого отволокли бы в долговую тюрьму, до конца своих дней работать на ферме сахарного тростника под палящим солнцем. А там, как вы знаете, долго не живут. Оставался,
