Люси посмотрела налево, ища глазами ту молодую женщину, которая плакала. Может быть, она уснула?
Она искала, за чем бы еще понаблюдать. На стене полки с папками. Ярлыки сложились в цветной узор. Нет ли там чего-то, что она должна обнаружить? Люси понимала, что не слезет с койки в оголяющем спину халате, не сделает эти несколько шагов до полок, не сможет прочитать или переписать содержимое хотя бы одной из всех этих папок.
Люси представила, что и Мори не читает ни одной из рукописей, скапливающихся на полке в его кабинете.
Что Сестра-Индианка пишет на зеленой доске?
— А что означают эти номера рядом с фамилиями? — спросила она.
Сестра прекратила писать, повернулась на голос, посмотрела на Люси.
— Что вы называете номерами? — сказала она, снова повернулась к доске, добавила запятую, несколько цифр и поспешила к доктору Стимсону — вылитому консультанту Люси по налогам: он ее позвал.
Люси взяла планшет с зажимом, который лежал на простыне, прикрывающей ее ноги, но возникшая рядом Тротвуд выхватила его из рук Люси и прикрепила к изножью койки, куда ей было не дотянуться.
— Почему мне нельзя прочитать, что там написано? — спросила Люси, но Тротвуд уже бежала по своим делам.
Облегчение — хоть что-то происходит: колесики ее койки отказываются ехать вбок, чтобы освободить место для каталки со скрюченной старухой. Очков на ней не было, и она таращила на Люси чудесные черные глаза:
— Кто-то явно поговорил с Гертой, иначе она бы не сказала, что я могу прийти, если захочу. Я ответила, спасибо, не надо, а она мне: «Будет тебе, ведь я тебя приглашаю, разве нет?» А я ей: «Я вообще не желаю идти на твою вечеринку». Попроси она меня как положено, думаю, я бы пошла, а она просто: «Если хочешь, приходи», а так не положено, вот я и сказала: «Говорю же тебе, я вообще не хочу идти», а она: «Ну, как знаешь», и больше уже не просила. Польди пошла на эту вечеринку, а она даже не училась с Гертой в одном классе. Польди никогда не брала меня к мисс Маргейт.
Люси хотела, чтобы она наконец умолкла и можно было разобрать, о чем так горячо говорит низенькая плотная женщина, в чьей речи было так много согласных, что Люси не сразу распознала английский язык. Женщина толкала инвалидную коляску, в которой сидела древняя старуха с ослепительно белыми сединами и крупным носом, облаченная в отлично скроенный костюм. Втянутые щеки обнажали изящной лепки скулы.
— Энстис Адамс! — доктор с роскошной шевелюрой подошел и взял ее за руку. — Да вы у нас завсегдатай! Люба, что стряслось?
— Она обратно голову зашибла!
— Не смей, не смей, не смей говорить, что я голову ударила.
— Прям на лестнице зашибла!
— Дайте-ка мне вот ту каталку, — сказал доктор. — Посмотрим вашу голову.
— Она спрятала мои туфли.
Люси выбралась из ямы, в которой кто-то кричал. Она открыла глаза — рядом стоял Бенедикт, и кто-то кричал.
— Я просто прикрыла глаза. — Люси не хотела, чтобы он подумал, будто разбудил ее.
— Я только что вошел! — Бенедикт не хотел, чтобы она подумала, будто заставила его стоять и ждать. — Что-нибудь обнаружила? Что-нибудь, стоящее внимания?
— Разве предполагается, что мы знакомы?
— Господи! Просто сын навещает мать в неотложном. Ты с Хаддад встречалась?
— Бенедикт, ты помнишь, как мы с папой взяли тебя в Вашингтон и там пошли в Верховный суд?
— Вашингтон? Помню, конечно. Мама, что-нибудь случилось?
— Только то, что они не желают объяснить мне числовой код на доске. Что значит этот код рядом с моей фамилией?
— Похоже на сегодняшнюю дату и время обращения к врачу. Почему этот мужчина кричит?
— И они не дают мне прочитать, что написано на моей табличке.
— Дай-ка посмотрю. Давление сто тридцать на семьдесят пять — по-моему, хорошее давление, а? Температура тридцать шесть и семь, хорошая температура. И дышишь ты хорошо. Послушай, мама, Джо просит, чтобы утром, когда выпишешься, ты оставалась в приемном покое. Хочет опросить тебя до того, как сам поступит сюда. Он решил провести совещание с персоналом клиники в кафетерии. Его последний заскок: общественное место труднее нафаршировать жучками, чем кабинет Хаддада. О! Привет! — сказал Бенедикт, завидев красавицу Мириам Хаддад.
— Привет, — сказала доктор. — Как идут дела? — спросила она Люси.
— Почему этот мужчина кричит? — спросил ее Бенедикт.
Доктор Хаддад смотрела на дверь — в нее входили все новые пациенты — и велела санитару выкатить койки в соседние коридоры.
— Если у вас есть богатые знакомые, которые захотели бы внести пожертвования на приличное отделение неотложной помощи, пришлите их ко мне.
— Куда вы меня везете! — кричала Ида Фаркаш.
— Всего лишь за эту дверь, — сказал санитар.
— А она почему остается? — провыла скрюченная старуха, впившись глазами в Люси.
Энстис Адамс вкололи успокоительное, и она забылась блаженным сном, а Любе предложили выйти и посидеть в приемном покое. Сестер Самсона Горница попросили уйти, а утром они смогут посетить брата в реабилитационном отделении Центра престарелых.
— Почему они не дадут ему успокоительное? — Бенедикт поморщился от крика, долетавшего из палаты на другом конце отделения; он все больше походил на рев быка.
— Он обезумел от этой раны на голове, — объяснила доктор Хаддад.
— Неужели ему нельзя что-то дать?
— Только после осмотра доктором Стимсоном — он, кстати, хочет присутствовать на вашем совещании.
— Которое состоится в кафетерии, — сказал Бенедикт. — Этот крик невыносимо слушать…
— Такой крик, — сообщила доктор Хаддад, — издают те, кто выносит невыносимое. Извините, я должна идти. — И она присоединилась к большой группе врачей и сестер, собравшихся в палате, откуда этот рев, казалось, будет вырываться до утра.
— Не могу поверить, что ему нельзя дать хоть что-нибудь! — сказал Бенедикт.
Люси велела ему идти домой.
— Правда, иди. Передай привет Гретель. Увидимся утром.
— Телефон у тебя?
— Да, но в неотложном им нельзя пользоваться. Иди же, Бенедикт!
Люба
По пути к выходу Бенедикту случилось быть свидетелем еще одной заварухи в приемном покое. Сестра на приеме уже сообщила, что пациент невменяем, и послала за помощью. Люди в переполненном помещении наблюдали, как молодой охранник безуспешно старался помешать коренастой низкорослой Любе сбросить с себя остатки нижнего белья. Он закутал ее в свою форменную куртку, пытаясь прикрыть повисшие сплющенными тыквами груди, интригующую складку на животе, одновременно упрятать квадратные ягодицы и при этом самому никак не прикоснуться к обильной розовой старческой плоти.
