Так что, размышляла тогда Марина, не исключено, мсье получит желанную русскую жену, которая с удовольствием отряхнет со своих ног прах отечества…
Жуткое выражение, конечно. А между тем пугающее слово «прах» значит всего лишь пыль. Глиняная пыль, с которой беспрестанно имеет дело Марина, кстати, тоже прах, уж скульптору ли бояться этого слова? Но все же до чего страшно звучит: отряхнуть прах с ног своих… будто ты прошел по могиле и частицы могильной земли унес с собой. Хочешь избавиться от нее, очистить ноги, но не можешь, потому что она пристала намертво.
А вот не ходи по могилам!
Послышался щелчок, и Марина резко вздрогнула. Все-таки не зря не любит она муфельные печи, особенно этот щелчок таймера: полное ощущение, будто у нее над ухом выстрелили. Смутная идея, которая начала было брезжить в голове и, передаваясь рукам, изменять форму глиняного комка, мгновенно погасла, как огонек свечи, на который налетел порыв ветра. Сердце заколотилось что было сил, пульс зачастил…
Невропатка. Нет, больше – законченная психопатка!
Вдруг вспомнилось: однажды Анна застала ее в момент такого вот неконтролируемого испуга. Как-то особенно сильно взвинчены были нервы у Марины – ну, бывает, доходит человек до точки! – она даже вскрикнула, истерические слезы брызнули из глаз. Анна не стала ее успокаивать: просто сказала, что все эти новомодные печи с таймерами (без разницы, муфельные, для обжига керамики, или обычные хозяйственные, газовые или электрические, для приготовления пищи) только кажутся нам великой находкой человеческого ума. Анна, к примеру, отлично помнит, как в какой-то старой русской сказке поставленный в печь пирог вдруг начинал говорить: «Я уже испекся, я уже испекся!», а каша в горшке ворчала: «Я уже сварилась, я уже сварилась!» Как-то так она смешно это изобразила, что Марина невольно засмеялась сквозь слезы и рассказала, как давным-давно они с сестрой очень любили сказку «Гуси-лебеди» – не за страшные приключения любили, а за эти разговоры с печкой, и яблонькой, и речкой с кисельными берегами: «Съешь моего ржаного пирожка… моего дикого яблочка… моего простого киселька с молочком…»
Она рассказывала это Анне, а сама думала, что хочет к маме. Но мамы давно нет, и любимая сестра ее бросила, давно покинула, назвала сумасшедшей, даже попыталась однажды предать… потом бросила, исчезла бесследно. И оставила Марину совсем одинокой. С бывшим мужем тоже нет охоты встречаться, права была сестра – вся эта история с браком ненадолго. Так, попытка заполнить пустоту в жизни. Сестра все ей предсказала как по писаному. С другой стороны, ей тоже не повезло в браке, вот они теперь две разведенки, им бы поддерживать друг друга, но пути разошлись именно на том перекрестке, который должен был их сблизить. Если бы не эти двое, Анна и Петр Манихины, к которым Марину прибило волной ее злой судьбы, она и не знает, как жила бы. Чем жила бы…
До чего странно все сложилось! Какая молния вдруг ударила ее в самую макушку в тот жаркий майский день, когда отравленный человек вдруг вывалился из машины и Марина поняла, что Манихин сейчас умрет… умрет, если она не попытается его спасти? Потом, в Пятой градской больнице, доктор из приемного покоя так и сказал Анне: «Повезло вам, господа хорошие. Давление настолько упало, думал, не выкарабкается. Кровь была уже шоколадного цвета… И если бы не эта боевая подруга…» Он кивнул на Марину, а потом сообщил, что больному промыли желудок, ввели антидот, сделали все нужные укрепляющие уколы. Организм крепкий, все будет хорошо. И добавил: «Завтра, а лучше послезавтра заберете его. Пусть у нас пока полежит, а то сейчас, после промывания желудка, после уколов, релашкой накачанный, он слабее листка осеннего. И не надо, не надо, – строго глянул он на Анну, – знаю, о чем вы хотите попросить: остаться при муже! Ни к чему это. Он сейчас вне опасности, ему спать надо, а не ваши вздохи слушать. Послезавтра приезжайте. А теперь идите, идите отсюда, девушки, у меня и без вас дела есть!»
И тут выяснилось, что Анна не сможет вести машину. Прав нет, да и ездить не умеет. Пришлось опять Марине сесть за руль, снова проехать той же дорогой, через Четвертый микрорайон, но не она, а Анна вдруг жалостливо вскрикнула, поглядев на обочину:
– Ничего! Ничего не осталось из ваших вещей!
Марина только усмехнулась, унимая все еще не утихшую дрожь в руках. Анна и не подозревала, какой необыкновенный, почти экстатический восторг испытывала Марина, когда выбрасывала из машины свои вещи, чтобы поудобнее уложить бесчувственного Манихина на заднем сиденье. Даже не задумалась о том, что ее барахлишко незамедлительно сделает очень длинные ноги. Все было неважно! Ничего в тот момент так не хотелось, как спасти этого человека. Она ощущала себя не просто глиной в руках неведомого мастера – она сама творила чью-то судьбу, чью-то жизнь, страдания, счастье… Это было похоже на то ощущение, когда, долго и безуспешно переминая в пальцах глину, она критически смотрела на некую фигурку, восставшую из этого самого праха, и вдруг сплющивала ее и стискивала, а потом из этого комка неосуществленных надежд восставало нечто иное – воплощение упования или отчаяния, порыва или упадка, счастья или горя, но всегда новое…
Она думала, что это ощущение мимолетно. Она ведь собиралась только отвезти Анну домой – и уйти к себе, продолжать жить, как жила, но… но Анна ее так просто не отпустила. Пригласила хоть чаю с дороги попить, дом посмотреть. Марина поняла, что дело не только в безмерной благодарности, которую к ней испытывала Анна, чего Марина чуточку стыдилась, а потому с негодованием отмела всякие попытки компенсировать потерю вещей, всучить деньги. Она задержалась у Манихиных потому, что поняла: женщине просто страшно остаться одной после такого шока.
Ну что ж, Марина согласилась побыть еще немного. Во-первых, дома ее никто не ждал, во-вторых, к чаю подавались самые что ни на есть дорогие конфеты и печеньица, а Марина была такая сладкоежка, что сестра, помнится, когда-то говорила чуть ли не с отвращением: «Ты за шоколадку государственную тайну продашь!» А главное, ей и самой было интересно посмотреть, как живет эта загадочная пара, путь которой так таинственно переплелся с ее жизненным путем. Можно сказать, схлестнулся в тугой-претугой узел! Они выпили чайку, потом пошли осматривать дом. Тогда Манихины жили в другом доме – тоже очень красивом, но поменьше: двухэтажном, немножко, может быть, тесноватом и отсталом с точки зрения бытовых изысков, однако, по всему видно было, любимом ими обоими и очень уютном.
– Для нас двоих здесь даже слишком много места, – сказала Анна, показывая гостье комнаты второго этажа с робкой улыбкой, словно извиняясь за что-то. – Хорошо еще, что есть Серега. Это… ну, наш шофер и охранник, он у нас и живет, занимает первый этаж, правда, уехал на несколько дней. Так вышло, что мой муж ему жизнь спас два года назад, ну, он к нам прилепился – и никуда. Да и мы теперь без него не можем обойтись.
– Жизнь спас?! – ахнула, помнится, Марина. – И как же это вышло?
– Да вот так же, как вы Петра спасли: по нечаянности. Мы гуляли в лесочке, припозднились. А зашли очень далеко, километров за пять. Возвращались уже в сумерках, ну и, чтобы не блуждать по лесным тропам, вышли на окольную дорогу. И вдруг сзади послышался шум мотора. Оглянулись – приближается автомобиль, но у него только одна фара горит, причем свет из нее такой странный льется, как бы мертвенный, неоновый. Жуткое зрелище, хотя вроде бы что особенного – ну, разбили люди где-то фару… Петр, словно почуял недоброе, меня с дороги оттолкнул, сам отпрыгнул. «Тихо!» – говорит. И только мы успели затаиться, как автомобиль промчался мимо. Они нас не заметили, на наше счастье. Иначе… не знаю, что было бы.
