Идея «романа» в том смысле, который вкладывался в это понятие в девятнадцатом веке, выражала секулярные изменения, оказавшие свое влияние на социальную жизнь в целом, и вносила в них свой собственный вклад[85].
Современность неотделима от доминирующего влияния разума, в том смысле, что, как предполагается, рациональное понимание физических и социальных процессов вытесняет произвольную власть мистицизма и догмы. Разум не оставляет места для эмоции, которая просто лежит вне сферы его влияния; но фактически и эмоциональная жизнь перестроилась в изменяющихся условиях повседневной деятельности. Вплоть до преддверия нынешнего времени в распоряжении «коварных» мужчин и женщин были любовные чары, приворотные зелья и афродизиаки[86], которые они могли использовать для осуществления контроля над причудливым запутыванием кого-то в сексуальные сети.
В качестве альтернативы можно было прибегнуть к консультации священника. Однако судьба индивида в его личных привязанностях, как и в других сферах, была связана с более широким космическим порядком. Тем не менее «роман», как его можно понимать с восемнадцатого века и далее, включал в себя резонансы предшествующих концепций космической судьбы, но смешивал их с аттитюдом, который был направлен в открытое будущее. Роман более не был, как это обычно бывало прежде, специфически нереальным заклинанием возможностей из области фантастики. Взамен этого он становился потенциальным средством контроля над будущим, равно как и формой психологической безопасности (в принципе) для тех, чьих жизней он касался.
Гендер и любовь
Некоторые утверждали, что романтическая любовь — это особый проект, спланированный мужчинами против женщин для того, чтобы наполнить их головы пустыми и недостижимыми мечтаниями. И все же такой взгляд не может объяснить привлекательности романтической литературы или того факта, что женщины играли значительную роль в ее распространении. «В королевстве не так много юных леди, — с некоторой долей гиперболы замечал один из авторов в Журнале для леди (The Lady's Magazine) в 1773 г., — которые не читали бы с жадностью романов». Эти издания, продолжал автор с нарастающим раздражением, «имеют тенденцию портить вкус».
Поток романов и рассказов, который не ослабел до наших дней, — причем многие из них написаны женщинами, — с начала девятнадцатого века затапливал книжные лавки.
Нарастание комплекса романтической любви следует понимать в связи с некоторыми другими факторами, оказывавшими влияние на женщин начиная с конца восемнадцатого столетия. Одним из них было устройство дома, к которому уже создавалось определенное отношение. Другим было изменение отношений между родителями и детьми; третьим стало то, что некоторые называют «изобретением материнства». Поскольку это касалось статуса женщин, все они тесно интегрировались в единое целое[87].
Вопрос о том, является ли само детство творением сравнительно недавнего прошлого, как замечательно провозгласил Ариес, находится за пределами дискуссии о том, что на протяжении «репрессивного» викторианского периода существенно изменялись паттерны взаимодействия родителей с детьми. Строгость викторианского отца легендарна. Тем не. менее в некоторых отношениях патриархальная власть в доме в конце девятнадцатого века пошла на убыль. Потому что прямая власть мужчины над домашним хозяйством, носившая всесторонний характер, пока это хозяйство было центром системы производства, стала ослабевать с разделением дома и рабочего места. Конечно, муж сохранял за собою высшую власть, однако возрастающий акцент на важности эмоциональной теплоты между родителями и детьми нередко смягчал применение этой власти. Женский контроль над воспитанием детей возрастал по мере того, как семья уменьшалась в размерах и детей начинали считать существами уязвимыми и нуждающимися в длительном эмоциональном воспитании. Как формулирует Мэри Райан, центр домохозяйства сместился «от патриархальной авторитарности к материнскому влиянию»[88].
Идеализация матери была одной из черт современной конструкции материнства, и она, несомненно, прямо подпитывала некоторые ценности, распространяемые по поводу романтической любви. Имидж «жены и матери» усиливал «двуполую» модель действий и чувств. Мужчины начинали осознавать женщин как существ иных, неизвестных — относящихся к особой области, совершенно им чуждой. Идея о том, что каждый из полов являет собою тайну для другого пола, представлена в разнообразных формах в различных культурах. Отчетливо романтическим (в оригинале — novel — примеч. перев.) элементом здесь была ассоциация материнства с женственностью как качествами индивидуальности — качествами, которые определенно возбуждали широко распространявшиеся концепции женской сексуальности.
Как отмечалось в статье о браке, опубликованной в 1839 г., «мужчина рождается, чтобы управлять личностью жены и ее поведением. Она рождается, чтобы управлять его склонностями: он правит по закону, она — с помощью убеждения... Царство женщины — это царство мягкости, ее команды — это ласки, ее угрозы — это слезы»[89].
Романтическая любовь была сущностно феминистской любовью. Как показала Франческа Канчиан, до конца восемнадцатого столетия о любви всегда говорилось в связи с браком, это была как бы любовь компаньонов, связанная со взаимной ответственностью мужей и жен по ведению домашнего хозяйства или фермы. Так, в книге «Хорошо организованная семья», которая появилась как раз на переломе столетия, Бенджамин Франклин писал о супружеской паре, что «обязанность любви взаимна, она должна исполняться каждым по отношению к каждому»[90].
Однако с разделением сфер влияния поддержание любви стало преимущественно задачей женщин. Идеи романтической любви откровенно отчуждались в подчинение женщины и ее относительной отделенности от внешнего мира. Но развитие такого рода идеалов было также выражением женской власти, противоречивой формулировкой перед лицом депривации.
Для мужчин напряженность между романтической любовью и amour passion была связана с отделением комфорта домашнего окружения от сексуальности любовницы или проститутки. Цинизм мужчин в отношении романтической любви с готовностью поддерживался такого рода разделением, которое тем не менее имплицитно принимало феминизацию «респектабельной» любви. Преобладание двойного стандарта не давало женщинам такого выхода. Тем не менее слияние идеалов романтической любви и материнства давало женщинам возможность развивать новые сферы интимности. На протяжении викторианского периода мужская дружба утратила значительную часть качеств взаимной вовлеченности, которую друзья удерживали друг для друга. Чувства мужского товарищества были в значительной степени отодвинуты в сферы маргинальной активности, такие как спорт, либо другие досуговые занятия или же участие в войне. Для многих женщин положение изменилось в противоположном направлении. Как специалисты по сердечным делам, женщины воспринимали друг друга на основе личностного и социального равенства в рамках широкого спектра классового разделения. Дружба между женщинами помогала смягчить разочарования в браке, но давала также вознаграждение в их собственном праве. Женщины говорили о дружбе также, как это нередко делали мужчины, с позиций любви; и они находили там истинных исповедников[91].
