Объятия Леонида, сильные и медлительные. Яростно, до потери сознания.
И вдруг.
Загремели двери, и на сцене уверенно появились хмурые милиционеры, вошли спокойно и без стука, застав всех участников в разгаре действа.
Общая паника, возгласы негодования.
Напрасно, товарищи, возмущаетесь. Чем вы тут занимались? не знаете Уголовного кодекса?
Функционировали четко — никто и пикнуть не успел, — в один момент полуодетых и растерянных затолкали в черный «воронок» и повезли в ближайшее отделение милиции, где рассовали в разные комнаты, выставив охрану, а через час развезли каждого в отдельности (конспирация!) по домам, отблагодарив и выдав за труды денежное вознаграждение.
Всех, кроме англичанина.
Как внезапно на смену счастью приходит беда!
Запахи гуталина, грубые окрики, сняли часы, очистили карманы. Он тихо молился Богу и обещал ему регулярно ходить в церковь и постоянно поминать родителей, он обещал ему делать все, что угодно, — лишь бы весь этот ужас прошел и не возвращался никогда.
Наконец втолкнули в кабинет, где каменно возвышался над столом товарищ Чикин, а товарищ Громов сидел сбоку на стуле, его физиономия отливала такой исключительной свирепостью, что у Джона от страха отнялся язык, а тут он еще обнаружил незастегнутость ширинки (удар в сердце джентльмена!), попытался привести себя в порядок, но руки дрожали, «молнию» заклинило, и все выглядело крайне нелепо.
— Садитесь, господин Уоррен, — приказал Чикин, одетый в форму полковника милиции, и Джон, оставив безнадежную возню с ширинкой, покорно сел и утер платком пот со лба. — Что ж, вы захвачены с поличным вместе со своими соучастниками. Все это пахнет судом и суровым приговором.
Стеснительный Петр Иванович, давя комплексы, сдвинул брови и сделал такую свинцовую паузу, что отяжелел весь кабинет, кстати, по паузам он был большой мастак еще на партийной работе, не раз опробовал их на собраниях: от внезапно наступившей тишины аудитория сразу напрягалась, разговорчики смолкали, взоры заострялись на ораторе, и любая банальность превращалась в монументальный афоризм.
— Я английский подданный, у меня иммунитет, — слабо пикнул Джон, с трудом вспомнив завет внутрипосольской инструкции на случай задержания властями, — я прошу вызвать английского консула.
— Английского консула? — нарочито развязно хохотнул Чикин, чувствуя себя не в своей тарелке. — Да он в обморок упадет, если узнает, чем вы тут занимались. Может, и посла сюда вызвать? Или королеву?
Хотя Чикин слабо представлял себе английскую монархию, но попал в точку: в семье Уорренов королевский дом боготворили, в детстве мальчика специально возили из Бристоля к Букингемскому дворцу полюбоваться сменой караула, да и потом чувства сохранились, и после последнего сеанса кино он торжественно вытягивался при звуках гимна вместе с колониальными полковниками. «Правь, Британия, правь.»
— Не отчаивайтесь! — вставил Громов, игравший роль добряка со злодейской физиономией (на этом настоял Чикин, вспомнив, что на допросах в тридцатые годы арестованных ломали именно таким дуэтом).
— У вас есть выход. Разумеется, если вы обладаете здравым смыслом. — чикинский тенорок звучал загадочно и грозно, направлял мятущийся ум в нужную колею.
Но в ней, в колее, было все настолько размыто, что не выбраться, мысли метались, ударяясь о стенки черепа, и оседали в безвыходности, горло перехватывали спазмы, и под левым глазом неожиданно задергалась, запульсировала кожица, разрушая почти Аполлонову красоту лица.
— Отпустите меня. я ни в чем не виноват. это мое личное дело. — мычал Джон.
Тут силы Добра добродушно поведали некоторые истории, описанные в британской прессе, не зря Громов провел целый вечер в служебной библиотеке, просматривал газеты, рылся долго и безуспешно в каталоге, пока вдруг счастливо не высветился некий безумный немецкий профессор Иван Блох, создавший «Сексуальную жизнь в Англии» с целой главой о педиках: о седовласом министре, засеченном в отеле с прыщавым подростком, о трех выдающихся членах парламента, погрязших в оргиях и бегавших по комнате с черными повязками на изнеможенных фаллосах.
Все это добряк и вывалил арестованному.
Изложенные факты свежестью не блистали, но впечатляли.
— Что же делать? что же делать? — мычал Джон, обращаясь в пространство.
Чикин согласно роли злодея нахмурился, как океан перед всемирным потопом, чуть похрустел челюстями (попутно ощутил, что новый «мост» шалит и дантистам в поликлинике КГБ еще далеко до цековских высот) и пальцами прошелся дробью по полировке стола.
— Нам придется пойти на нарушение советских законов, чтобы спустить на тормозах ваше дело. Это мы можем сделать лишь в том случае, если вы тоже пойдете нам навстречу. От вас потребуется немногое: честное сотрудничество, разумеется, тайное. — К концу этого невыразительного экспозе Чикин неимоверно устал от роли злодея и думал: чем же все это закончится?
Красивое лицо англичанина скривилось в дьявольской судороге, и он, словно Ворон у Эдгара По, неожиданно проорал:
— Никогда! Никогда!
Этот крик, словно плетью, хлестнул Чикина, к лицу прилила кровь, он набычился и покраснел, таким Громов никогда не видел своего бледного босса.
— Молчать! — Тенор сорвался на визг. — Молчать, сволочь! (Вспомнил какой-то военный фильм, кажется «Радугу», там гестаповец пытал партизанку.) — и Чикин, вне себя от праведного гнева, расстегнул портфель и вывалил из него на стол кипу фотографий, они рассыпались в разные стороны.
Джон и под, и над, и с двумя, и с тремя, и с полузакрытыми глазами в экстазе, и с широко раскрытым ртом, и с улыбкой блаженства, и в прочих видах.
Он и смотреть не стал — сразу понял, пот лил по лицу, заливал глаза.
— Никогда!
— Превосходные фотографии! — не терял темпа Чикин, выдержав малую паузу. — Если желаете, можем показать вам и кино. Если мы вам не нравимся, то разошлем фотографии вашим друзьям, на службу. (Пауза, пауза.) Особенно будет рада ваша мама, когда получит их по почте!
Чикин почувствовал себя совсем гадом, слава богу, что его не видела сейчас Капитолина, педагог и женщина твердых правил, она такого не перенесла бы, наверное, подала бы на развод.
Уоррен плакал, всхлипывал, как маленький, и вытирал глаза очень модным носовым платком, совсем не соответствующим драматичности ситуации.
Тут включились силы добра, извлекли из ящика стола скотч, налили немного, подбавили воды, пододвинули поближе к сидящему Уоррену и попытались обволокнуть.
— Вы подумайте, вот мой телефон, — вкрадчиво говорил Громов, — мы всегда вам поможем, и вы будете продолжать встречаться с вашими друзьями.
— Вы подлецы! — Джон обливался слезами. Он вскочил, но вдруг сдавило грудь, плеснуло в голову, и он рухнул на пол, вызвав суматоху.
