Упоминание Олимпа рассмешило Ларису. Никто из Стантонов не мог избавиться от греческого античного образца, соответственно которому они, по мнению сэра Боугрейва, и должны были выглядеть.
— Отчего вы улыбаетесь? — быстро спросил граф.
— Семейная шутка, мосье. Вам не понять. Граф секунду подумал и сказал:
— Это, наверное, благодаря тому, что я сказал что-то об Олимпе? У вас внешность греческой богини. И не надо меня уверять, что вы не знали. Вы слишком образованны для этого!
Лариса ничего не ответила. Через некоторое время граф спросил:
— Как вас зовут?
— Стантон. Лариса Стантон.
— Я, как всегда, прав! Я бывал в Ларисе: очаровательный уголок Греции.
— Мой отец считал точно так же.
— Поэтому он вас так и назвал.
— Да, мосье.
— Ну, хорошо. Расскажите мне что-нибудь еще о себе. Зачем ваш отец ездил в Грецию и почему?.. — Он замолк на полуслове. — Mon Dieu![22]Отчего вы так скованны? Наверное, дурная слава в позднем возрасте повсюду опережает меня, даже когда я еду в замок Вальмон? — сказал он.
Озабоченность, звучавшая в его голосе, была настолько притворной, что Лариса не смогла не улыбнуться, как ни старалась.
— Вам следовало бы знать, — строго сказал граф, — что гувернантки никогда не должны доверять сплетням. Они должны верить только своему чутью, чувствам, глазам.
— Именно так я и поступаю, мосье!
— Нет, вы действительно поразительно не похожи на остальных. Я даже думаю, что не следовало бы вам доверять воспитание ребенка: Жан-Пьер около вас будет учиться только прекрасному. А неизбежное столкновение с более омерзительным будет для него слишком тяжелым испытанием.
Ларисе послышались горькие нотки в голосе графа.
— Я действительно намерена обучать мальчика прекрасному. С годами мы становимся мудрее и можем при помощи разума ограждать себя от всего уродливого.
— Вы действительно верите в это? — цинично полюбопытствовал граф.
— Да, я в это верю. От нас самих зависит, позволим мы или нет посторонним испортить все лучшее, что есть у нас в душах, и тем самым разрушить нас изнутри.
Лариса вспомнила, как ее семья столкнулась с невзгодами после смерти отца. Все были расстроены и несчастны, но никто не предался ни озлоблению, ни цинизму.
— Вы так говорите, будто бы вам удалось без внутреннего для себя ущерба перенести жизненную драму.
Лариса обратила внимание на проницательность графа.
— Да, — сказала она. — Но это не так тяжело отразилось на мне, потому что я была не одна.
— Вы были с мужчиной? — нескромно спросил граф.
— Со своей семьей.
— Вам повезло. Моя семья никогда не станет меня поддерживать. — В голосе графа опять прозвучал цинизм.
— Но ссора возникает из-за обоюдной неуступчивости, — не подумав, сказала девушка.
— Раз вы так говорите, значит, не знаете моего отца.
— Не сказала бы, что у него очень легкий нрав. Однако в его жизни есть две большие привязанности: замок Вальмон и Жан-Пьер.
— И одна неутоленная ненависть: я!
Ларисе нечего было сказать, она промолчала.
— Молчите? Где же ваше волшебное средство, при помощи которого можно было бы устранить или укротить эту страшную злобу? Богини, наверное, знают?
— А вы поищите его сами. Поищите, для блага вас обоих.
Лариса удивилась себе: что за чудной разговор она ведет с едва знакомым человеком! Причем это человек, против которого ее предостерегали и который для многих олицетворяет саму необузданность. Еще более странным было то, что Лариса жалела его. Пусть весь Париж лежит у его ног, но вот он приехал к себе домой и знает, что здесь ему не будут рады, встретят враждебно.
Они были уже у самого замка. Когда подошли к мосту через ров, Лариса заметила стоящий у ворот роскошный фаэтон, запряженный парой великолепных лошадей. Кучер был одет в черную с желтым ливрею — такого же цвета, что носили слуги старого графа, однако эта ливрея была добротнее и скроена несколько иначе. У фаэтона стоял еще один человек, судя по виду, личный камердинер графа Рауля. Последний, когда они поравнялись с фаэтоном, нагнулся и взял на руки маленького, белого с коричневым, спаниеля.
— А вот и твой подарок, Жан-Пьер, — сказал граф Рауль сыну.
— Собака! Маленькая собачка!
Мальчик поспешно стал спускаться, граф перехватил его на лету и поставил на землю. Жан-Пьер со всех ног ринулся к камердинеру, который держал спаниеля на поводке.
— Собака! Собака! — вскричал Жан-Пьер и бросился обнимать своего нового друга.
— Он очень любит животных. Как хорошо, что вы купили мальчику этого щенка.
Граф с улыбкой посмотрел на девушку:
— Сказать по правде, его мне самому подарили. Я счел неудобным держать его у себя и привез в Вальмон.
— Он принесет много радости ребенку, если только ему будет позволено держать собаку, — сказала Лариса.
Несмотря на сказанное, Лариса была уверена, что дедушка Жан-Пьера не будет против того, что хочется внуку. Она повернулась к мальчику и склонилась, чтобы погладить пса.
— Un chien, mademoiselle, un petit chien![23]— произнес Жан-Пьер захлебывающимся от радости голосом.
— Давай-ка отведем его в классную и покажем няне. А теперь поблагодари папу за подарок и спроси, как его зовут?
— Я его еще никак не назвал, — ответил граф. — Но поскольку мне его подарили в «Максиме», то кличка «Макс» будет весьма подходящей, да и запомнить легко.
Лариса поняла, что граф хочет разжечь ее любопытство относительно того, кто мог ему в «Максиме» подарить собаку. Не поднимая глаз, Лариса взяла Жан-Пьера за руку и сказала:
— Спасибо твоему папе, большое ему спасибо.
— Merci! Merci![24]— автоматически повторил мальчик.
— А почему бы не сказать это по-английски? — спросил граф.
— Скажи «спасибо» по-английски, — повернулась к ребенку Лариса.
— Good-morn-ing! — ответил Жан-Пьер и, натянув поводок, побежал по ступеням в дом.
— Потрясающие успехи, мисс Стантон! — съязвил граф. Лариса заметила, что его глаза горели и он изо всех сил пытался раздразнить ее.
Лариса была почти уверена, что граф Рауль с отцом сядут к ленчу отдельно, а им с Жан-Пьером накроют в классной. Известие о прибытии графа Рауля привело няню в страшное волнение. Что же касается места ленча, то она сказала девушке, чтобы та с ребенком спускалась вниз:
