Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 34
Интонация – способность думать о предмете не так, как кем-то предписано о нем думать, а вашими собственными мыслями, с использованием слов из вашего словаря. Если он катастрофически неширок – читайте Даля, да какие угодно фразеологические, диалектные, даже технические словари. Действенный метод – приучить себя к игре в синонимы. Берете слово и начинаете придумывать слова, которыми можно его заменить без существенного ущерба для смысла. После того как такой список сложился в голове, можно пройтись по оттенкам значения каждого слова и еще раз проверить, действительно ли оно передает смысл описываемого явления.
Во всех нас сидит страх рассказать о чем-то, что мы знаем, чересчур просто (эксперты или коллеги решат, что наше знание неглубоко), или чрезмерно сложно (неспециалисты ничего поймут), или недостаточно строго (вас сочтут поверхностным шутником). Этот страх – убийца вашей личной оригинальной интонации. Когда вы рассказываете что-то близкому другу, вы не выпендриваетесь, не строите из себя что-то – вы равны себе; вот и оставайтесь собой с читателем. Не бойтесь себя, своего языка.
Язык отражает опыт. У всех нас есть своя социальная и интеллектуальная история. Мы жили в таких-то обстоятельствах и читали такие-то книги, попадали под влияние таких-то людей или просто запоминали такие-то обороты. Не надо своей истории стесняться. Именно она дает вам и вашему мышлению, языку уникальное сочетание разных взглядов на ситуации, реакций, способов выражать себя. Великий филолог Михаил Гаспаров писал, что представляет личность как перекрестье лучей – социальных отношений – на ночном небе
Я вырос в бандитском районе, куда в 1970-х боялась заезжать милиция. В моем подъезде жили вор в законе, козырная проститутка и несколько пьяниц. Вор играл на гитаре романс Гомеса, сидя на лавочке у подъезда, а вокруг него ходили соратники – в начале нулевых они, как правило, держали у уха сотовый телефон и рычали туда что-то вроде: «Чтобы в ближайший час ментов рядом не было!» При этом в соседних домах жили партийные деятели, рядом с ними – генералы МВД и футболисты «Динамо», техническая интеллигенция. Жизнь смешала всех в коктейль и взболтала. С ними болтался и я, существуя в нескольких языковых реальностях одновременно.
Я шел на тренировку по футболу, разговаривал там, большей частью матом, с детьми рабочих, водителей автобусов, челноков, держателей палаток из Отрадного и других окраинных районов, затем переодевался, собирал вратарскую форму и перчатки – и ехал на курсы при Успенском монастыре на Сретенке, где филологи разбирали Новый Завет, – и это были еще две языковые среды.
Ровно такая же социальная многослойность, если присмотреться, присутствует в биографии почти каждого. То, как и что вы думаете, носит отпечаток опыта. Наша задача – не только не стесняться этого отпечатка, но и вырастить из него свою уникальную интонацию. Ваш личный говор возникает в точках смешения разных языков, там, где вы переосмысляете свои знания и мысли и излагаете органичным для вас способом. Не копируете других журналистов, писателей, родственников, знаменитостей, преподавателей.
Если ваша нынешняя интонация не кажется вам оригинальной или раздражает чем-то другим и при этом дело не в том, что вы стесняетесь себя, значит, надо ее корректировать.
Первый шаг – читать других авторов с сильной интонацией. Навскидку из прозы последних ста лет: Олеша, Булгаков, Набоков, Платонов, Коваль, Казаков, Довлатов, Осокин. Упоминаю русскоязычных, так как, читая перевод, вы знакомитесь с версией известного романа в изложении переводчика. Да, некоторые переводы самостоятельны, а сильнейшие переводчики узнаваемы и по сути становятся отдельно стоящими авторами. Но проще учиться у русскоязычных писателей.
Следите за тем, как эти авторы строят фразу, как говорят их герои, как они сочетают разные пласты речи, даже разные взгляды на предмет в одной истории, какие изобразительные средства выбирают: аллегории, метафоры, сравнения. Когда вы прочтете десяток авторов взглядом человека, который сам старается оригинально объяснять мир, вам станет ясно, какие приемы применимы к вашему способу рассказывать, вашим темам, а какие нет.
Когда-то Мищук работал в аэросъемочной бригаде. Он был хорошим пилотом. Как-то раз он даже ухитрился посадить машину в сугроб. При том что у него завис клапан в цилиндре и фактически горел левый двигатель.
Вот только зря он начал спекулировать рыбой, которую привозил из Африканды. Мищук выменивал ее у ненцев и отдавал дружку-халдею по шесть рублей за килограмм.
Мищуку долго везло, потому что он не был жадным. Как-то радист ОДС передал ему на борт:
– Тебя ждут «вилы»… Тебя ждут «вилы»…
– Вас понял, вас понял, – ответил Мищук. Затем он без сожаления выбросил над Енисеем девять мешков розовой кумжи.
Но вот когда Мищук украл рулон парашютного шелка, его забрали. Знакомый радист передал друзьям в Африканду:
– Малыш испекся, наматывается трояк…
Мищука направили в ИТК-5. Он знал, что если постараться, можно ополовинить. Мищук стал передовиком труда, активистом, читателем газеты «За досрочное освобождение». А главное – записался в СВП (секцию внутреннего порядка). И ходил теперь между бараками с красной повязкой на рукаве.
– СВП, – шипели зэки, – сука выпрашивает половинку!
Мищук и в голову не брал. Дружок-карманник учил его играть на мандолине. И дали ему в лагере кликуху – Пупс.
– Ну и прозвище у вас, – говорил ему зэк Лейбович, – назвались бы Королем. Или же – Бонапартом.
Тут вмешивался начитанный «кукольник» Адам:
– По-вашему, Бонапарт – это что? По-вашему, Бонапарт – это должность?
– Вроде, – мирно соглашался Лейбович, – типа князя…
– Легко сказать – Бонапарт, – возражал Мищук, – а если я не похож?!
В ста метрах от лагеря был пустырь. Там среди ромашек, осколков и дерьма гуляли куры. Бригаду сантехников выводили на пустырь рыть канализационную траншею.
Рано утром солнце появлялось из-за бараков, как надзиратель Чекин. Оно шло по небу, задевая верхушки деревьев и трубы лесобиржи. Пахло резиной и нагретой травой.
Это всего лишь экспозиция, действие начинается дальше. Довлатов берет довольно заурядную зэковскую байку и с помощью кур, битого стекла и другой жизненной грязи поднимает до экзистенциальных высот. Ну то есть говорит о трагикомичности жизни без высоких слов, вообще без пафоса – зато с нормальной, нециничной иронией, с живыми людьми, деталями, а главное, со своей личной интонацией.
Эта интонация важна даже в детской литературе, по поводу которой есть заблуждение, что ребенка достаточно развеселить или заворожить острым сюжетом. С детьми работают те же механизмы узнавания знакомых обстоятельств, им так же не надо чрезмерно подробно объяснять, какой смысл стоит за описываемыми событиями. Классический в этом смысле автор с узнаваемой интонацией – Сергей Седов.
Жила-была мама. Она вообще-то была смелая. Только мышей очень боялась. А еще больше – крыс (крыс даже папа боялся).
Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 34
