Тамара и сама не знала, какие слова хочет услышать. Все перевернулось в ней, зашевелилось, толкало, срывало с якоря:
– Я уже и не знаю, люблю ли его? – глупо смотрела она на Раю, будто ждала ответа.
– Тете семнадцать? – злилась Раиса. – Тетя замуж сбегала, пора от дури избавиться. Мужик он ничего. Живите! А там разберетесь, кто кого любит – не любит.
– Я, Райка, сама виновата. Он прилетел свеженький такой. Материком пахнет. Вот и подумала: не я – так другая. Нашла блажь, уложила в койку, а зря, наверно… они, сама знаешь, как к такому относятся.
– Нет, Егор не дурак, – серьезно возразила Рая. – Ты вот что, подруга… – Глаза ее блеснули. – Беременей, пока не поздно, и никуда он не рыпнется.
Такая мысль приходила к Тамаре, когда отчаяние крепко брало за горло, но всякий раз ей становилось противно – и от самой мысли, и от того, что она может так думать.
Но, о чем бы она ни думала, о чем бы ни говорила с Раисой, ее женская интуиция подсказывала, что Егор сам ничего не решил.
– Знаешь, подруга, – по-бабьи уронив между колен руки, сказала Тамара, – он меня пока не звал. А мы раскудахтались как в курятнике. Возьмет и не позовет. – И замолчала, подумав: «Может, и к лучшему».
В конце января над сопкой, прикрывавшей поселок с юга, показался край оранжевого солнца. Холодное и плоское, оно нехотя, будто толкаемое невидимым Сизифом, выкатилось из-за склона, но, не дотянув до вершины, покатилось вниз. И хотя зимний день от этого короткого света не потеплел ни на градус и в ломком морозном воздухе было не продохнуть, визгливая щенячья радость засуетилась, заиграла внутри людей, вырываясь наружу прерывистыми детскими вздохами. Кто не пережил полярную ночь, не испытал отупляющей ненависти к электричеству, не изнывал в липучей тоске дряблого света, кто не мечтал о дурманящем утре в набухшей весенней прелью, готовой вот-вот зазеленеть тайге, тот никогда не поймет, почему взрослые люди улыбаются, глядя на рыжий край январского солнца.
Только в конце осени Перелыгина вызвали в Якутск. В кабинете редактора республиканской газеты его встретила маленькая милая женщина.
– У нас несколько иные планы, – выслушав с нескрываемым любопытством доводы Перелыгина о необходимости направить его в Депутатский, сказала она. – Мы хотим предложить вам поехать на Индигирку.
И мягко посоветовала:
– Для начала слетайте в Усть-Неру, может быть, вам понравится. И квартира вас дожидается. Билеты на самолет заказаны.
Перелыгин вышел из кабинета редактора с ощущением, что совершил предательство, но судьба его решена, и он не в силах ее изменить. Потом, вспоминая эти минуты, освещенные пониманием, что прорыв на желанный простор в легендарную Усть-Неру, на Золотую Реку с чарующим названием Индигирка, состоялся, он стыдливо радовался, что у него не было выбора: лететь на Индигирку или к Савичеву. «Произошло чудесное совпадение случайностей», – оправдывался он, и ему ничего не пришлось решать.
Утром он вылетел на Золотую Реку. В аэропорту его встретил инструктор райкома Тарас Лавренюк. В райкоме партии второй секретарь снял с гвоздика в дверном косяке ключ и повез Перелыгина смотреть двухкомнатную квартиру в большом каменном доме.
Вечером в гостинице он познакомился с журналистами, прилетевшими освещать партийную конференцию. Все они убеждали его соглашаться, жаль только вот Клешнина вчера сняли с работы. Больше всего Перелыгина поразило, что по невероятной каверзе неизвестных ему сил Клешнин улетел к Савичеву строить тот самый оловянный комбинат.
На следущий день Перелыгин пришел в ГОК к Пугачеву.
– Слышал уже, знаю! Почему не предупредил? – прищурился он, дымя «Беломором».
– Я и телефона твоего, как оказалось, не знаю, – растерялся Перелыгин.
– И не надо, – усмехнулся Пугачев. – Телефонистка найдет. Короче, вечером – у меня, а через неделю будем тебя перевозить: вертолет Градову запчасти повезет, на обратном пути – за тобой. Будь готов. Молодец. Правильно сделал, не разочаруешься, это я тебе говорю. – Он подошел к встроенному в стену шкафу, открыл дверцу и, не закрывая ее, разлил по стопкам коньяк.
Шурка натаскал из магазинов пустых коробок из-под коньяка и компота, и они упаковали нехитрые пожитки. Квартира на глазах теряла жилой вид. Оставшись один, Перелыгин растопил печку и долго сидел в темноте перед открытой дверцей, на маленькой скамеечке, глядя на огонь. Тяга была сильной, и он время от времени подкладывал поленья. Второй раз за полтора года он снимался с места, оставляя свой дом. Но сейчас он не испытывал тревоги. Знал, куда отправляется, не сомневался в своих силах и был уверен, что поступает правильно. Все здесь, так или иначе, живут временно, такая уж тут жизнь, и расставания составляют ее часть. Ничто не беспокоило его, кроме Тамары. «Но кто виноват?» – успокаивал он себя.
В кухне стало жарко. Ему было пора идти к Тамаре, но он все оттягивал время. Тамара позвонила сама, сообщив, что ужин давно готов, а она умирает от голода. Перелыгин немного подождал, пока печь прогорит, прикрыл не до конца заслонку, надел унты на собачьем меху, дубленку на толстой овчине и вышел на улицу. Крепкий мороз – последнюю неделю температура опустилась ниже пятидесяти – ожег лицо. Он миновал палисадник, затворив за собой калитку. Слева, на вершине заснеженной сопки, будто сковородка на ребре, стояла огромная плоская луна, отливая каким-то медным цветом. Перелыгин некоторое время наблюдал, ожидая, что сковородка покатится вниз, но она по-прежнему стояла на вершине сопки. Чувствуя, что мороз прихватывает уши, поднял высокий воротник и зашагал по освещенной луной дорожке.
Тамара была в теплом махровом халате кораллового цвета. Ее вид успокоил, подчеркивая обыденность встречи, будто перед короткой командировкой.
– Почему ты не рассказал о своей задумке? – мягко спросила Тамара, убирая на кухне после еды. – Иди в комнату, я только чайник поставлю.
Она вошла следом, села напротив.
– Я не мог знать, что выйдет из этой затеи, а болтать раньше времени не хотел. – Ему стало стыдно, что не говорит правду. Уверенность оставляла его. «Но разве я испугался? – возразил он сам себе. – А если нет, при чем тут трусость? Чтобы взять с собой Тамару, я должен на ней жениться. Не могу же я приехать с любовницей. А как тогда Москва? Выбросить из головы? Если их судьбы соединятся в одну, он будет отвечать не только за себя, придется соизмерять свои поступки с ее желаниями, а надеяться на божественные силы любви, которые их выведут к заветной цели, – верх недоумия».
– Что ты молчишь? – силясь улыбнуться, спросил он, заметив сосредоточенно-напряженный взгляд Тамары.
– Мне кажется, ты опять чего-то недоговариваешь. Ты же знал, чем все закончится. Ты становишься очень изобретательным и всегда добиваешься того, чего сильно хочешь. Почему же ты решил, что я не поддержу тебя?
– Ничего я не знал, – устало сказал Перелыгин. – Сама подумай. Чистая лотерея, рулетка, если хочешь. Метнул, попал на зеро. Совпадение случайностей. – Ему захотелось, чтобы она все поняла, относилась к нему с прежним доверием, и он рассказал о Градове. – Когда прилетел Егор… – Перелыгин нервно передернул плечами. – Мы решили попробовать.
