Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 65
Субботин угрюмо рассматривал выцветшие, пожелтевшие, серые от грязи и усталости лица своих людей. Рыжий Алцис, демонстрирующий невозмутимость, Рыбский побрякивал бонбоньеркой, в которой вечно таскал жженую карамель, озадаченный Петруха Макаров, Канторский, Арцевич, Ахматулин, желтокожий карым[4] Масалкин. Гасанов со злобной рожей Чингисхана пытал ромашку, отрывая от нее лепестки…
– Товарищ Субботин, нужно прорываться на восток, – мрачно вымолвил Алцис. Все понятливые посмотрели на него с жалостью – дескать, мудрость, как и черепаховый суп, не всем доступна.
– У них пушка, – озвучил невеселую мысль Рыбский, – шмальнут по локомотиву – и привет. Да и куда на восток? В Иркутске белые.
– В Верхнеудинске нет белых, – переметнулся к Алцису Гасанов, – пробьемся через Иркутск…
– Товарищи, вы вконец охренели! – запротестовал морщинистый и малорослый Вялых. – Через Иркутск не пройдем – это дохлый трюк! В Красноярске нет белых! Переставляем локомотив – и в Красноярск!
– Чехи уже в Красноярске, – буркнул Канторский, – пока доедем, такое начнется – вся нечисть белопузая из подворотен повылазит…
Подраться, впрочем, не успели.
– Мудрецы, вы вконец перемудрили, – забормотал Арцевич, – это же бабушка надвое вилами по воде…
– Молчать! – рявкнул Субботин. Кровь отхлынула от лица. Он уже принял решение – заведомо непопулярное, трудное, чреватое неопределенностью, но ЕДИНСТВЕННО ВЕРНОЕ. И так посмотрел на товарищей, словно стал испытывать к ним острую неприязнь. Илюши Муромцы, мать их… безбожники святые. Провалялись тридцать три года на печи, поднялись, послужили киевским князьям… Уставились на него, как магометане на Мекку.
– Слушай сюда, – процедил Субботин, – вагоны в тупик – и чтобы через пять минут вся эта хренова станция стояла на цырлах! Десять человек – на хутор… сам пойду, все подводы, всех лошадей – конфисковывать именем советской власти! Всех сопротивляющихся, несогласных, утаивающих – расстреливать на месте!
– Яков, ты что? – дрогнул Рыбский. – Предлагаешь тащиться в эти буремглои?.. Нас же анофелесы[5] сожрут…
– Именно! – рявкнул Субботин. – И живо! Пойдем на север, там кругом тайга… Да я в болоте, товарищи, это золото утоплю, лишь бы не отдавать буржуям!
– В болоте так в болоте, – пробормотал Петруха, которому многое прощалось. – Вольному воля, спасенному рай…
– Бешеному – поле, черту – болото, – невесело хохотнул Рыбский, бросая в желтозубую пасть пережженую карамельку.
Он действительно готов был утопить свой груз, лишь бы не отдавать кровопийцам. Не было у Субботина плана, одно он понимал отчетливо – с железной дороги надо уходить. Как можно быстрее и дальше – в запасе не больше часа. А погоня будет, он кожей чувствовал. Не пропустят золотопогонники одинокие вагоны на безлюдном полустанке. Нечем (да и негде) их маскировать. На юге от Транссиба – невозделанные равнины с буераками, до леса версты две, могут не успеть. На севере – хвойная чаща примыкает почти вплотную к насыпи, в разрыве, на холмах, крохотная деревушка. Тайга глухая, нелюдимая, страшная. Стоит забрать у тутошних пейзан весь транспорт – и белые просто завязнут, пешим-то ходом…
Они ворвались в деревню, как оголодавшие грабители. В кожанках, мятых шинелях, на шапках – дьявольские звезды, на эмблемах скрещенные молот и плуг[6]. Какая-то солоха в ватнике поверх сарафана, с прыщавыми ногами развешивала белье на шестах – с визгом кинулась в дом, а застиранные портки шлепнулись в грязь. Мелькнула в окне перепуганная харя, задернулась шторка, собаки залились лаем – не рискуя, впрочем, вылезать из-под сараев и завалившихся домишек. Время катастрофически поджимало – парами шли от двора к двору, пинками распахивая калитки. Сразу на задворки – к сараям, конюшням. Выводили лошадей, заставляли хозяев запрягать подводы. Тащили всю имевшуюся в наличии животину – уж лучше пристрелить, чем оставлять белым. Плач стоял над деревенькой – бабы падали на колени, ползали по грязи, умоляя не обездоливать, не отнимать последнее. Мужики стояли потрясенные.
– Граждане крестьяне! – зычно орал Субботин. – Кони и подводы изымаются в силу острой революционной необходимости! Требуем сознательности и не чинить препятствия! Впоследствии вам все будет возвращено или компенсировано в троекратном размере!
Но слова уже не имели значения. Чекисты распалялись, зверели, деревенька захлебывалась от рыданий. Тащили не только повозки и тягловую силу – съестное, топоры, ножи, теплую одежду. Гремели выстрелы. Крикливая баба, брошенная рукой простуженного бойца, зарылась в вязанки тальника под крыльцом. Расхристанный мужичонка метнулся на подмогу – упал с раскроенной челюстью. Недоросль в холщовой рубахе до колен пытался вывести каюрую клячу огородами, да был замечен – поймал прицельную пулю. Из добротного сруба под черепичной крышей выскочил густобородый мужик с ружьем Бердана десятого калибра (с такими русские солдаты еще на турок ходили в семидесятые), вскинул к плечу:
– Не пущу, мироеды! Будьте вы прок…
Рыбский выстрелил первым. Посмотрел, как мужик падает с крыльца, пожал плечами:
– Странно. А по моему просвещенному мнению, мироеды – это такие, как он…
Собрали три подводы, в каждую запрягли по две лошадки, три остались в резерве. Помчались на полустанок. А там вторая часть отряда уже выгрузила золото из теплушек, таскала с насыпи, чтобы не терять время. В спешке загружали подводы, снимали с пулеметов бронещитки, избавляясь от лишнего веса, с опаской смотрели, как гнутся оси и трещат колеса. Субботин лично следил, чтобы ящик под номером восемь оказался во главе колонны. Треть груза пришлось оставить в вагонах – дополнительных подвод не было. Жалко расставаться, но иного выхода он не видел. Белые могли объявиться в любую минуту. Утопить негде, зарыть нечем… Лязгая железом, матерясь, треща и прогибаясь, обоз втягивался в тайгу. Лошади тащили на подводах груз. Двуногие шли рядом. Трое вели под уздцы резервных лошадей…
В голове теплее не становилось. Потомственный сибиряк, ссылку отбывал в Забайкалье, он пытался восстановить в памяти карту местности. В Тулуне было бы проще – из Тулуна на север идет накатанный большак до самой Передвинки, что в окрестье Ангары. Там есть деревни, заимки, фактории, на реке оживленно и людно – какая ни есть, а цивилизация. Но от Турова до Тулуна семьдесят верст, первобытная тайга на десятки верст, обитателям которой можно только посочувствовать. Но продавленная колея через еловник тем не менее имелась. По прошествии пятнадцати минут обоз втянулся в безродную деревушку о двадцати дворах. Подслеповатый дед, опираясь на плетень, из-под козырька ладони взирал на процессию. Неразговорчивый Гасанов погладил затвор карабина.
– Не надо, – проворчал Субботин. – Вся деревня будет знать, что мы прошли. Не пускать же в распыл всю эту несознательную публику…
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 65
