Небо уже несколько дней было затянуто тучами, но это не была обычная ноябрьская пасмурная погода, серый купол, тусклый и незыблемый, характерный для бельгийской осени. Это было нечто другое, пучина черных туч, низких и почти неподвижных, не пропускающих солнца. Но светило боролось изо всех сил и порой пробивалось косым слепящим лучом; как будто разъяренный бог направлял свой указующий перст на дерево, церковь, пастбище. Это было зрелище поразительной и зловещей красоты, и даже самые тупоголовые не могли остаться к нему равнодушными.
Дни были почти так же темны, как и вечера, и нередко можно было увидеть людей с фонарями в полдень. В начале месяца налетели бури невиданной силы во всем Северном полушарии, и всем приходилось хорониться в погребах, если они были. Убытки деревне были нанесены существенные: многие дома сильно повреждены, целые куски леса вырвало с корнями, конюшни и коровники разрушены, а сами животные убиты сорвавшимися обломками или унесены ветром. И электричества не стало совсем.
Деревню отстраивали заново под этим жутким небом над головой, от которого не знали, чего ожидать. Дом Роксанны устоял под натиском разбушевавшихся ветров, как и большинство старых домов, построенных до 1940 года. Более новые постройки, которых не было в Сен-Фонтене, оказались хуже вооружены против силы стихий и теперь являли собой жалкое зрелище. Жителей этих домишек из папье-маше приютили соседи, пока не отстроят их жилища. Роксанна предложила три свободные комнаты людям из Оссони, но никто их не захотел. Оставшиеся без крова предпочитали тесниться, как цыплята в инкубаторе, у других, чем жить в настоящем комфорте у нее. «Ну и пошли они к черту!» – сказала себе Роксанна.
Она взялась за восстановление курятника с помощью Джеки, Марселя и Стеллы. Надо было подлатать крышу, спилить вырванные с корнем деревья. Погибли одна ее свинья и несколько кур, а также старый лебедь, которого нашли лежащим на купе деревьев у пруда. Стелла похоронила его возле источника; она нашла шиферную пластину, нарисовала на ней птицу и написала: «Ты был самый красивый». Девочка очень тосковала по лебедю и часами просиживала у его могилки. Однажды вечером Роксанна застала ее в комнате за игрой, изображающей, похоже, «Гадкого утенка». Роксанна спряталась за приоткрытой дверью и долго наблюдала за Стеллой, поглощенной своим выразительным языком жестов и танцем, очень напоминающим медленное скольжение лебедя и изящные движения длинной шеи. Роксанна была взволнована спектаклем девочки и хотела бы, чтобы это средоточие эмоций и красоты предназначалось ей. Кому-то он, однако, был адресован в этот момент, так как девочка порой останавливалась и улыбалась, повторяя жест, мимику, словно хотела быть уверенной, что ее поняли. Было ясно, что Стелла к кому-то обращалась. Роксанна даже спросила себя, не безумна ли ее дочь. Потом с горечью ушла к себе, вытянула усталое тело на кровати, где сон опять не пришел.
Его коснулся источник тепла. Он почувствовал очень краткое, мимолетное повышение температуры. Он изо всех сил цепляется за это ощущение, вернее, за оставленное им воспоминание. Пытается удержать след этого движущегося тепла и борется с чувственным небытием, которое, похоже, является частью его натуры. Так было не всегда. Он это знает. Было время, когда его воля имела власть над миром. Но ему кажется, что это кончилось целую вечность назад, и он остался, беспомощный, в этих неведомых лимбах. Теплое дыхание появилось вновь, совсем близко.
И вдруг – вот она перед ним. Стелла. Она чистит овощи. Быстро снуют маленькие ловкие ручки. На плите кипит котелок. Девочка высыпает в суп только что порезанную репу, вытирает руки. Потом принимается напевать. Она тепло одета. Тело укутано в несколько слоев шерсти. Какое время года пошло, с тех пор как они приехали? С тех пор как он видел их в последний раз?
Стелла видится ему все явственнее. Никогда она не была так близко. Он ощущает биение ее сердца, слышит ее медленное дыхание, отчетливо видит ее глаза, редкого и пронзительного зеленого цвета. И на этот раз поле зрения не ограничено, очертания не размываются в потемках; он может рассмотреть детали этой комнаты, где находится Стелла, буфет, кухонную утварь, окно, а за стеклом небо, глубокое, синее с лиловым оттенком, где светится бледная луна. Он узнает ее: ночь.
Девочка говорит, задает ему вопросы. Давно ли он здесь? Холодно ли ему? Голодно? Грустно? Он сосредоточился на необходимости остаться в контакте с малюткой. Но она выглядит разочарованной. Дело в том, что при всем своем желании он не может ей ответить. Она продолжает посылать ему потоки фраз, которые уже теряют смысл. Образ девочки мутится, дробится; он чувствует, что она ускользает от него, удаляется, оставляет его в пустоте, в одиночестве.
Тушеная капуста готова. Стелла не решается позвать мать, которая лежит без сил на кровати: вымоталась, укрывая на зиму огород. Она наполняет две тарелки; добавляет третью, вспомнив, что сегодня вечером придет Джеки, принесет молоко, сыр и сигареты. Стелла бесшумно идет в комнату Роксанны. Открытая упаковка ксинона на ночном столике… Если разбудить мать сейчас, Роксанна будет злая как собака весь вечер и не сможет снова уснуть. Она будет бродить по дому с фонарем в руке, смотреть пустыми глазами, а среди ночи Стелла услышит ее рыдания. Урчит, приближаясь, мотор трактора. Она спускается вниз, встречает Джеки в дверях. Он подходит к ней в несколько больших шагов. Джеки всегда ходит так, будто перешагивает через ручьи; Стелле трудно угнаться за ним в лесу, куда они ходят ставить и проверять силки. С головами сыра в кухню входит его крепкий запах фермы. Стелла уносит сыры в погреб, оставив один к ужину на закуску. Никогда до приезда в деревню она так хорошо не ела. Отец водил ее в дорогие рестораны, где блюда были такие замысловатые, что и не разобрать толком, что ешь. А домой им каждый день доставляли готовые обеды на основе исключительно синтетических продуктов высокого качества, вообще не имевших никакого вкуса.
На вопросительный взгляд Джеки Стелла отвечает, дернув подбородком и подняв глаза кверху: мать в постели; Джеки лишь глубоко вздыхает, пожав плечами. Стелла знает, что Джеки досадно не видеть Роксанну. Это заметно по тому, как он чешет в голове каждые две минуты.
– А в школе как оно?
Это был обычный вопрос, завершающий их встречи, на который Стелла отвечала всегда одинаково:
– Хорошо.
Хотя она спрашивала себя, зачем вообще нужна школа: мадам Жорис учила их вещам, совершенно от них далеким. Они решали задачи по математике, в которых шла речь о скоростях поездов, самолетов, ценах на бензин. Обсуждали права человека, детский труд, давние войны двадцатого века, все темы, относящиеся к миру, больше не имевшему ничего общего с тем, в котором они жили. Но излюбленной темой мадам Жорис был Иисус. Она воодушевлялась как никогда, рассказывая его историю. Стелла приучилась опасаться людей, затрагивавших эту тему. Однако жизнь Иисуса оказалась не лишена интереса; в ней были приключения, саспенс, и кончилось все очень плохо. Мадам Жорис настаивала на том, что умершие, которые были добрыми при жизни, отправляются на небеса к Иисусу и будут там вечно жить счастливо. А другие куда, злые? Как куда? В ад, страшное место, полное огня, и будут гореть там, тоже вечно. Такие вещи Стелла слышала впервые. Она спрашивала себя, куда же отправится ее собственная мать? Ответить на это было трудно. Однажды она в кои-то веки подняла руку на уроке, чтобы заявить мадам Жорис, что та заблуждается, что нет добрых и злых и все не так просто.
