…А вот увидал, как играет дарёным мечом боярин Щетина, – и возревновал. И, если по справедливости, уж не Сувору должен был достаться дивный клинок. Он ли возглавил посольство? Он ли Госпоже Ладоге честь великую на лодье везёт?..
Тем временем безусый мальчишка действительно принёс Сувору два деревянных меча, и тот, весёлый, размявшийся, протянул один Замятне:
– Потешимся, Тужирич?
Хмурый Замятня ловко поймал брошенную рукоять. По дороге домой он не сделался разговорчивее, зато многие слышали, как вечерами в его палатке жалобно плачет смуглая маленькая рабыня. Днём, на палубе, Смага (прозванная так словенами за цвет кожи) куталась от ветра в широкий полосатый платок. Однажды его ненароком сдуло с лица, и отроки успели заметить, что у девушки то ли разбиты, то ли искусаны губы и под глазом – тёмный, как туча, синяк.
– Потешимся, Несмеяныч, – ответил он Сувору. – Только не на деревянных, а на боевых. И я свой просто так из ножен не достаю…
– Да? – подбоченился боярин Щетина. С Замятней он большой дружбы не водил никогда. – И на какой живот биться хочешь?
– А хоть на тот меч, с которым ты тут сейчас красовался. Не забоишься?
Сувор тряхнул седеющими кудрями – кого, мол, забоюсь, уж не тебя ли?.. – и смотревшему Твердиславу подумалось, что неизжитое мальчишество когда-нибудь да непременно уложит его старинного соперника в могильный курган. С вожаком охранной ватаги, которого свои-то пасутся, да с непривычным, ещё как следует не лёгшим в руку мечом… Эх!
Замятня скинул с широких плеч кожаный плащ и пошёл на боярина. Он был противником хоть куда: такой даже и Сувора, того гляди, поучит кое-чему. Весел и бесшабашен был старый боярин, Замятня – тяжек норовом и безжалостен, этот без шуток пойдёт до конца и спуску не даст… Волчок в сторонке рычал и пытался подняться на слабые ноги. Страшился за хозяина, заступиться хотел.
Некоторое время поединок вправду выглядел равным. Тем более что Щетина не держался обычая ни в коем случае не сходить с места – знай вертелся и отступал, выгадывая пространство. И ведь подловил Замятню на чём-то таком, что не все отроки изловчились приметить. Прыжком ушёл влево, коснулся босой ногой отвесного бока ближнего валуна… и, взвившись, на лету рубанул по мечу не успевшего ответить Замятни. Так, что у того звенящая боль пронизала руку по локоть и черен вывалился из ладони. Замятня сунулся подхватить, ибо не было уговора, чем должен кончиться бой… Суворов клинок вычертил перед глазами серебряные кренделя, остановил, заставил попятиться.
– Следовало бы тебе, гардский ярл, предложить ему поставить на кон девчонку, что подарил ему конунг! – громко сказал Эгиль берсерк, пришедший взглянуть, как меряются сноровкой альдейгьюборгские удальцы. – Мало справедливости в том, что ты мог потерять добро и бился только за то, чтобы сохранить его при себе!..
Воины засмеялись.
– Твоя правда, Эгиль хёвдинг, – по-варяжски, чтобы все поняли, сказал один из датчан. – Только гардскому ярлу всё равно не пришлось бы отдавать меч, и девчонку он тоже не получил бы. Когда они договаривались, солнце уже коснулось горизонта, а такие сделки нет нужды выполнять!
Чайки кричали и дрались, деля тушу тюленя. Время от времени какой-нибудь из них удавалось вырвать кусок, и удачливая птица спешила с ним прочь, а все остальные с оглушительным гомоном неслись отнимать. Известное дело – в чужом рту кусок слаще. Вот так и случилось, что плотный клубок орущих, сцепившихся, молотящих крыльями хищниц пронёсся как раз над тем местом, где только что сравнивали мечи Замятня и Сувор. Беглянка была настигнута и под градом ударов не возмогла удержать лакомую добычу: разинула клюв оборониться, и на каменный берег между двоими бойцами влажно шлёпнулся кусок мертвечины.
Это был тюлений глаз, который жадные птицы, дорвавшиеся до падали, так и не дали друг дружке выклевать сразу, а только разодрали глазницу и вытащили когда-то зрячий комок. Теперь, изувеченный клювами и помутневший, он лежал под ногами людей и, казалось, всё ещё смотрел.
И люди невольно качнулись прочь, и многим подумалось о Богах, посылавших предостережение смертным.
Твердислав не стал дожидаться, пока кто-нибудь вслух истолкует знамение.
– Ты!.. – поднявшись с травы, прикрикнул он на Сувора. – Что затеял, смотреть срам!.. На ночь глядя мечом размахивать, чаек пугать!.. Уймись от греха!..
А самому куда как некстати вспомнился утопленник, всплывший перед носом корабля, как раз когда они подходили к Роскильде. И вновь стало муторно на душе. Хотя вроде бы и добром завершилось посольство, и с Рагнаром такое замирение отговорили, на которое даже надеяться не приходилось…
У западной оконечности Котлина острова возвращавшееся посольство встретили боевые корабли из числа морской стражи, поставленной князем Рюриком. Лодьи сблизились, и на Твердиславово судно перебрался молодой воевода.
– Гой еси, государь Твердислав Радонежич, – поклонился он боярину Пеньку. – Поздорову ли возвращаешься?
Он, конечно, видел датский корабль, мирно качавшийся рядом с ладожскими лодьями, но кто и зачем шёл на том корабле, знать не мог.
Воеводу этого, Вольгаста, Твердислав не любил. И за молодость – ему бы только мечтать о Посвящении в кмети, а он уже воевода, мыслимое ли дело?.. – и за то, что с Рюриком из-за моря пришёл, и за то, что был Вольгаст, как ни крути, храбр и толков.
Боярин заложил руки за пояс:
– И ты здрав буди, Вольгаст. А о том, поздорову ли возвращаюсь, про то князю своему Вадиму сказывать стану.
– Ну добро… – усмехнулся варяг. – До Ладоги вас проводим, уж ты, Пенёк, не серчай.
И, не спрашивая позволения, пошёл мимо Твердяты на корму – перемолвиться с боярином Сувором.
Корабли стояли борт в борт, гребцы разговаривали. Люди Вольгаста наперебой расспрашивали о Роскильде, в которой никто из них не бывал, посольские узнавали об оставшейся дома родне. Твердята, ожидавший, когда наконец уберётся варяг, помимо желания слушал их разговоры. И вот так вышло, что он далеко не первым среди своих людей услышал весть, которая успела уже перестать быть новостью для ладожан, но всё равно висела над головами, как туча.
Князь Вадим рассорился с князем-варягом.
Совсем рассорился.
Так, что тесен оказался для двоих богатый ладожский стол…
В обиду встало Вадиму, что после побед над датчанами стали люди вперёд него воздавать Рюрику честь. Особо же молодые, жаждущие попытать счастья в боях, добыть скорую славу. Где ж им упомнить, что это он, Вадим, а прежде него Вадимовы дед и отец хранили город крепкой рукою, без счёта раз выгоняли вторгавшихся, отстраивали после пожаров!.. Они – а не находники из-за моря!..
Начался разлад, как водится, с мелочей, а завершился хорошо что не кровью.
Вздумал Рюрик разрешить ижорское племя от дани, наложенной ещё дедом Вадима. Пусть, мол, лучше стражу несут в Невском Устье да по берегу Котлина озера, – больше проку, чем каждую осень гонять войско болотами за данью с лесного народа. Чем из-за каждого дерева ждать двузубой стрелы, лучше в том же лесу лишние глаза и уши иметь, да и войску, случись какая беда, – помощь дружескую, а не злую препону…
