Обычно сны стирались из Марусиной памяти сразу же, стоило ей открыть глаза. Однако недавние видения, четкие и ярко прорисованные, и не думали таять и пропадать. Они были настолько реальны, что Маруся машинально пощупала языком зубы: проверила, все ли на месте. На самом деле она никогда не придавала сновидениям большого значения. Не пыталась толковать их в духе Фрейда, не прогнозировала по ним будущего, не читала сонников. Был, правда, в ее жизни один случай, который можно считать исключением из этого правила.
Марусина бабушка, мамина мама, увидела во сне, что ей предстоит умереть. Евдокии Васильевне к тому моменту исполнилось восемьдесят девять, но она была на удивление крепкой и бодрой. Без устали возилась по хозяйству, окучивала картошку в огороде, ухаживала за своими любимыми пионами и флоксами.
Уникальная, кстати, была женщина. Неординарная. Решительная, хлесткая, справедливая. Дочь, Ольга Петровна, сама нравная и с характером, но, по ее собственным словам, против матери не тянула. Евдокия Васильевна говорила тихо, но так, что все ее слышали и слушали. Одним-единственным словом могла припечатать – самые голосистые умолкали. Никогда в жизни ничем не болела, кроме тифа – после революции. Не выпила ни одной таблетки, ни разу не была в поликлинике.
Мужчины по ней в молодости с ума сходили: она и в восемьдесят с лишним оставалась красавицей. Но как овдовела в тридцать лет, так больше замуж и не выходила, потому что «муж у честной женщины может быть только один», и точка. Королевская осанка, отличная память, светлый ум, великолепное для почтенных лет зрение: очки надевала, только чтобы почитать. Читала, кстати, весьма избирательно: Библию, Евангелие, Жития святых и Есенина. Больше из «мирских» не признавала никого. А Есенина считала «ясным», божьим человеком и повесила его портрет возле кровати.
За три дня до смерти бабушка вышла к завтраку позже обычного. Она всегда вставала самая первая, в пять утра, но в тот раз восьмилетняя Маруся уже сидела за столом и завтракала перед школой. Рядом сидели Маша, Миша и Мотя, мама жарила что-то на большой чугунной сковородке. Маруся не помнила подробностей, в память запало лишь то, как бабушка появилась в дверях и буднично произнесла: «Оля, сегодня надо будет смертное мое из шкафа достать. Посмотреть, все ли на месте, чтоб попусту не суетиться. Уйду я к пятнице-то». Мама как стояла, так и рухнула на стул возле плиты, и лицо у нее стало белое, как мука для пасхальных пирогов.
Позже бабушка рассказала, что видела сон. Будто бы за ней пришла ее собственная мать, закутала в шаль, как маленькую, взяла за руку и повела за собой. Сказала, что теперь они вместе станут жить в другом доме. Там ее и Коля давно ждет, муж. Как Евдокия Васильевна предсказала, так и вышло: умерла она тихо, легко, и в пятницу ее тело лежало в гробу в большой комнате. А сама она, наверное, уже была в новом доме, радовалась встрече с мамой, Николаем и всеми, кто ушел прежде…
Так что просто отмахнуться от сегодняшнего сна все-таки не получалось, тем более что он гвоздем засел в сознании. Мама что-то хотела сказать ей. Предупредить о чем-то. Куда она все время указывала? Может, пыталась показать, куда подевался Леша?
Маруся помнила, что после ужина убрала со стола, вымыла посуду и пошла сюда, в спальню, прилегла на кровать. Хотела просто подремать полчасика, даже брюки с футболкой не сняла. Так и забралась под одеяло, не раздеваясь. Да, видно, заснула. Получается, мужа нет дома уже несколько часов. Маруся похолодела: страх, что с ним тоже может что-то случиться, на мгновение парализовал ее.
Ее любовь к Алексею с первого дня была настолько всеобъемлющей, так прочно вошла в плоть и кровь, что остаться без него будет равносильно тому, что перестать дышать. Маруся всегда знала: если Леша умрет или оставит ее, ей этого не вынести. Гибель единственной дочери подкосила Марусю. Смерть мужа стала бы концом всего. Сразу промелькнула мысль: если с ним что-то случится, она не станет жить. Есть много способов прекратить ненужное существование. Маруся просто воспользуется одним из них. И от этого стало чуть легче.
Она перевела дыхание и вышла из комнаты. Надо обойти дом: возможно, Леша просто заснул в гостиной, перед телевизором. Маруся поочередно заглянула во все комнаты, однако мужа нигде не было. Включила уличное освещение, вышла во двор, подошла к воротам и увидела, что машины тоже нет. Значит, все-таки куда-то уехал. Эта мысль привела Марусю в чувство. Она внезапно поняла, что хотела сказать ей мать: вернуть Алису никому не под силу, но если она будет продолжать вести себя по-прежнему, замкнувшись, погрузившись в свои переживания, то потеряет еще и Лешу.
Маруся хотела пойти в дом, найти телефон и позвонить мужу. Но вместо этого почему-то направилась в гостевую часть здания. Она заходила туда примерно раз в неделю: проветрить комнаты, проверить, все ли в порядке, полить цветы. Маруся не помнила, когда была там в последний раз: она многое в эти дни делала на автомате. Уже поворачивая ручку двери, подумала, что здесь должно быть заперто, придется сходить за ключом. Но неожиданно дверь распахнулась от легкого прикосновения. «Неужели в прошлый раз я забыла запереть дом?» – подумала Маруся и шагнула за порог.
В большом холле было почти светло: помещение заливал желтый свет фонарей, проникающий сквозь огромные панорамные окна. Мебель, фонтан, телевизор, картины, зеркала, напольные вазы – все это казалось уснувшим, замершим. Напоминало интерьеры в сказочном замке Спящей красавицы.
– Леша! – позвала Маруся, отлично сознавая, что мужа здесь нет и быть не может. Голос ее прозвучал жалко и тоненько, провалился в пустоту. И, разумеется, никто ей не ответил. В этом крыле здания никого не могло быть, но Маруся зачем-то двинулась вперед, повинуясь неясному чувству, что должна это сделать. Она словно знала, что найдет здесь нечто важное. Ей не нужно было идти в номера для постояльцев. Ничто не ждало ее и в рабочих помещениях. Оно требовало ее внимания именно здесь, в пустынном вестибюле.
Маруся шла осторожно и медленно, ни на чем не задерживая взгляда. Что-то властно звало ее, и она неуклонно двигалась вперед, пока не оказалась перед огромным, в полный рост, зеркалом в глубине холла. В этом помещении было четыре зеркала, три из них – не очень большие, овальной формы, забранные в одинаковые рамы современного дизайна. И одно особенное.
Зеркало, перед которым стояла сейчас Маруся, было спрятано в неглубокую нишу и разительно отличалось от всех прочих и размерами, и массивной деревянной рамой. Освещенное призрачным уличным светом, оно казалось светящимся изнутри, хотя это, конечно, было лишь иллюзией. Маруся осторожно коснулась рукой рамы. Дерево было теплым. Вырезанные на нем неведомые узоры казались глубокими ранами на гладком теле. Оторвав взгляд от рамы, Маруся принялась изучать свое отражение. Темная безликая фигура в зеркале казалась странно чужой и потому пугающей.
Повинуясь какому-то неведомому чувству, Маруся наклонилась к зеркалу, коснулась его лбом. Внезапно прохладная поверхность утратила твердость, легко прогнулась внутрь. Маруся вскрикнула от неожиданности, отпрянула, попятилась. С зеркалом творилось что-то непонятное. Оно двигалось, изгибалось и переливалось внутри рамы, словно хотело выплеснуться наружу, как темная глянцевая жидкость. Марусино отражение исчезло, растворилось в маслянистой жиже, как в кислоте. Сама она стояла, прижимая стиснутые в кулаки руки к груди, и смотрела: зрелище пугало, не укладывалось в голове, но в то же время чаровало, завораживало.
