Книга Так не бывает - Макс Фрай

Рубик звонит в дверь – звонок высоко, приходится прыгать, палец соскальзывает, поэтому трель выходит отрывистой, нервной, с одышкой («кто там – доставочка»). Дверь открывает худая хмурая блондинка с гигантской каменной грудью и понуро висящей на нижней губе сигаретой. Она неприветливо щурится сквозь дым и выжидающе молчит. Рубик воздевает вверх коробку и планшет с ведомостью – двумя руками, как в молитвенном экстазе, в каждой по дару. Блондинка выводит на планшете ряд резких узелков, ее ноздри хищно раздуваются, как капюшон кобры. В глубине квартиры что-то падает и бьется, на последнем узелке ручка с визгом рвет тонкую желтую бумагу, дверь с грохотом захлопывается перед носом Рубика. Рубик мечтательно думает: «вот бы там была бомба, да, да, маленькая бомба», тупо смотрит на облупившуюся краску, зачем-то ковыряет ее ногтем и тихонько говорит «ппааххх», затем садится на велосипед и едет дальше – вниз по улице. Впереди еще пять адресов, в корзине на багажнике – пять свертков.

Рубику нравится его работа: знай себе крути педали да стучись в двери, где тебе пусть и не всегда рады, зато всегда ждут, раздавай конверты, коробки, пакеты (большие и малые – как медведицы), и думай, что там внутри – в конвертах, конвертах, пакетах, а главное – за дверями, дальше которых его никогда не пускают. Каждая доставка – целая жизнь.

Вот дубовую дверь с номером сорок два распахивает гранд-дама, древняя, как ящер, сморщенная, как урюк; из-за двери тянет вишневым пирогом и сыростью. Гранд-дама степенно выводит величавую подпись с вензелями, снисходительно кивает и запирается в своем двухэтажном пенале с наверняка затертыми обоями и окнами, наглухо закрытыми бархатными портьерами, – там она дрожащими артритными пальцами вскрывает конверт и вытаскивает любовное письмо от такого же древнего ящера (да, да), с которым делит сладкую горечь невозможности будущего последние сорок лет. Рубик цыкает велосипедным звонком и лихо мчит прочь от ящеров, их усохших соблазнов и вишневого пирога.

Железную дверь без номера открывает слепой мужчина: ему приходится вставлять карандаш в пальцы и прижимать руку к планшету, чтоб подпись была ровной. Мужчина рассеянно улыбается, немигающе смотрит поверх Рубика и норовит неловко погладить его по голове («славный малый, ты очень славный малый»). Рубик не считает себя славным, прикосновения слепца ему неприятны, зато можно беззастенчиво заглянуть за спину и жадно рассмотреть прихожую: темно-серые стены, густо увешенные женскими портретами и трофейными рогами. Все рога разные, женщина – одна: яркая брюнетка с капризными наливными губами, изогнутыми в презрительной усмешке. Мужчина осторожно берет в руки тяжелую коробку в крахмалистой упаковке, нежно ощупывает ее и трясет, снова улыбается: внутри гулко катается что-то надежное. Рубик засовывает нос еще дальше за порог и видит огромный холл. Его стены также плотно покрыты портретами и рогами – словно безумный мох, они уходят вверх, на второй этаж. Рубику нравится думать, что в коробке лежит большой костяной шар для боулинга – хозяин будет запускать его в пустой холл и доверчиво идти за ним на звук, потому что куда же ему еще идти. Железная дверь тихо щелкает языком, Рубик стоит перед ней еще минуту и уходит – сегодня коробка не будет открыта, он это знает.

Железные двери, деревянные, обитые дерматином (с поролоном и без) и со стеклянными вставками, с почтовыми ящиками и мутными глазками, медными табличками с именами и неряшливыми безымянными цифрами, богатые, бедные, надежные, худые – каждый день они открываются Рубику ненадолго и лишь для того, чтобы жадно выхватить коричневые свертки из его рук. Конечно, ему хочется прежде заглянуть в них, но откуда-то он и так знает, что внутри, а то что кроется за дверями, интересует его гораздо больше. Рубик воображает себе, как его приглашают в дом, предлагают присесть, выпить чаю, принимают пальто и фуражку, спрашивают имя, учится ли он, где его родители, есть ли у него девушка и был ли он уже в новом кинотеатре на площади, но дальше «хорошего дня» он никогда не заходил.

(Впрочем, однажды молодая женщина улыбнулась ему, принимая большой хрустящий сверток, и Рубик долго кружил по кварталу, дрожа от возбуждения и ударов брусчатки по колесам, пытаясь успокоиться, и думал: «там должно быть платье, пожалуйста, длинное шелковое платье», а через три дня снова увидел ее, выходящей из дома. На ней было шелковое платье (новое ли – непонятно, не разглядеть) и длинные перчатки, за локоть ее цепко держал мужчина средних лет. И Рубик потом долго еще ждал посылки на их адрес, мстительно представляя себе, что в ней окажется мышеловка, которая сработает, как только один из них откроет пакет, но больше посылок не было; а еще – совсем недавно – он долго стоял в темной прихожей и мялся с ноги на ногу, ожидая, пока выйдет хозяин, и даже почти прокрался на свет из теплой кухни, где на него выскочила толстая женщина в черном платье и замахнулась на него тряпкой, но тут заметила коробку в руках и почти ласково вытолкала его на улицу громадным животом. Там Рубик твердо решил, что в коробке должны были быть чашки, тонкие дорогие фарфоровые чашки, и тут же услышал за дверью звон.)

Рубик крепко держит руль, под ним уютно стрекочут спицы, в корзине подрагивает последний сверток на сегодня, отвезет его – и можно будет отправиться к себе, перед сном представлять все дома, в которых так и не побывал. Библиотека в доме хмурого старика, которому привез складную удочку, нежная гостиная в мансарде непрерывно кашляющей женщины, расписавшейся за спортивный купальник, просторная кухня в доме толстухи, пахнущая корицей и дегтярным мылом – и везде он желанный гость и добрый друг. Рубик оставляет велосипед у шлагбаума и долго идет к тяжелой двери мимо железного забора, за которым с лязгом цепей и зубов мечутся породистые церберы. От коробки в руках неприятно пахнет – кажется, рыбой. Рубик думает о том, что рыбу посылают мафиози, когда хотят предупредить о скорой смерти за дело, слушает остервенелый лай псов и с нервным смешком думает, что посылка наверняка по адресу. Бронированную дверь открывает рыжая женщина в брюках, ее щеки и руки в муке. Из-за ее спины выскакивает кряжистый лабрадор и валит Рубика на пол, как кеглю. Женщина хохочет, поднимает его, скороговоркой выпаливает: «Простите, заходите, что же вы стоите, холодно, лорд, фу!» и затаскивает Рубика внутрь, ведет его длинным коридором в большую светлую столовую, усаживает за стол, спрашивает, будет ли чай (что за глупости, конечно, будете), и уходит, оставляя Рубика одного. Рубик ошалело осматривается (так далеко он еще не заходил), беспомощно моргает и не знает, куда себя деть: белокипенная скатерть на столе (впрочем, с деликатным рубиновым пятном – от вина или варенья), бесконечно длинные стеллажи с книгами (засунутыми кое-как – их явно читают), картины, пластинки, игрушки на полу, цветы в вазах – все это кажется Рубику таким живым, знакомым и одновременно далеким в своей несбыточности, что ему хочется упасть на пол и плакать, уткнувшись лицом в длинный мех шерстяного ковра. В столовую возвращается женщина, ее щеки все еще в муке, но руки чистые. Она несет поднос с фарфоровыми чашками (должно быть, точно такими же, как те, что разбились на кухне, куда Рубика когда-то не пустили). За чаем она спрашивает про родителей (нет), про девушку (нет), про учебу, дела и кинотеатр (нет, нет, нет). За стенкой хлопает в дверь, и в столовую входит смуглый мальчик лет шести, а за ним такой же смуглый мужчина, он говорит: «Всем привет, у тебя лицо в муке». «Правда?», – удивляется женщина и добавляет: «А у нас гости», тянет всех к столу и говорит: «Давайте пить чай, это Рубик, он принес нам посылку, кстати, где она, лорд? О нет, лорд», и снова убегает, а Рубик сидит за столом, тихо пьет остывший чай, шевелит пальцами наконец согревшихся ног и думает: «Какие к чертовой матери мафиози, господи», а через три дня он останавливается у газетного киоска, пытаясь выкорчевать из жирной цепи складку брюк, видит заголовок: «Молодой бизнесмен найден мертвым на берегу городского канала» и фотографию на первой полосе. Лицо Рубика пылает, он с силой рвет ткань, выкидывает из корзины конверты, коробки, пакеты, и бесконечно долго крутит педали, думая: «Там должна была быть ошибка, пожалуйста, большая, большая ошибка».