Книга Углицкое дело - Сергей Булыга

Назавтра была пятница, постный день. Они все встали и перекусили на скорую руку, потому что да и что там было перекусывать, после чего Яков и Илья ушли, а после позвали и всех остальных, остались только Овсей и Маркел. Но и Маркел не стал сидеть, а тоже вышел и пошел, дай, подумал, посмотрю, как это у них там ведется.

А велось это у них, как оказалось, не на заднем, а на теремном дворе, почти перед самым красным крыльцом. То есть когда выйдешь в ворота и даже еще пройдешь мимо дьячей избы, которую, кстати, к тому времени уже всю починили и у нее на крыльце уже даже стояли стрельцы и дверь была закрыта. Маркел прошел мимо дьячей избы прямо к толпе, которая стояла дальше, возле сказанного красного крыльца. Там Маркел, когда протолкался, увидел столы, их было три, и посередине, за самым из них высоким, сидели Клешнин и Вылузгин, а с одного, с правого от них бока, сидели московские подьячие, то есть тоже уже сказанный Илья и с ним Парамон и Варлам, а слева сидели чужие, то есть незнакомые Маркелу пищики – наверное, подумал он, это углицкие. Так оно после и оказалось, но пока это было совсем не важно, а важно было вот что: перед столами стоял человек, его туда только привели, и он еще озирался. Но тут Вылузгин не дал ему как следует опомниться, а знаком поманил к себе. Тот человек подошел. Вылузгин поднял со стола крест, а это был большой серебряный наперсный, и тот человек поцеловал тот крест и невнятным быстрым голосом стал говорить, что во имя Отца и Сына и Святаго Духа он душой кривить не будет, а будет говорить только то, что было и что сам видел и сам слышал, и так далее. Говорилось это быстро и толково, никто тому человеку ничего не подсказывал, из чего Маркел подумал, что здесь подобным образом уже немало народу божилось, а вот теперь божится этот.

А этот человек уже вернул крест Вылузгину, Вылузгин положил крест на стол и начал спрашивать, кто перед ним такой и почему его сюда позвали и что он может дельного сказать. Тот человек сказал, что он Немир Бурков, здешний бывший царевичев сытник, а теперь, когда царевича не стало, он просто царицын.

– Царица, – строго сказал Вылузгин, – в Москве.

На что Немир Бурков подумал и сказал, что он сытник государыни Марии Федоровны, вдовой супруги государя Ивана Васильевича всея Руси. После чего осмотрелся. Все молчали. А народу вокруг было много! Да и что было сказать, Немир Бурков сказал все верно. А все равно крамола чуялась! Вылузгин сердито хмыкнул и посмотрел на Клешнина. Клешнин сказал:

– И царь тоже в Москве. Христианнейший и боголюбивый государь Феодор Иоаннович, сын Иоанна Васильевича. – И, помолчав, добавил: – И старший брат Димитрия Иоанновича, которого вы, псы, не смогли уберечь! – Эти слова Клешнин сказал уже довольно громко и грозно. И так же грозно продолжил, оборотясь уже только к Буркову: – Где ты был, когда царевича не стало? Почему его не уберег?!

Бурков сразу побелел, и руки у него, было видно, тоже сразу затряслись, но отвечал он бойко:

– А я, государь-боярин, тогда был в передних сенях, а двери были закрыты, и я ничего не видел. Да и кто я такой, чтобы видеть? Моя служба простая: носить блюда. Михалыч скажет: неси огурцов, я несу. Скажет: медов – я медов.

– Кто такой Михалыч? – спросил Вылузгин.

– Наш старший сытник, боярин, – ответил Бурков. – У нас два старших сытника, на переменку, Осип Михалыч и Тимошка.

– Где они? – спросил Клешнин.

На эти слова из толпы вышли двое, один назвался Осипом, второй Тимошкой. Им тоже велели подойти к кресту, они подошли и поцеловали его и побожились не кривить душой. После чего Осип, который, по его словам, тоже ничего не видел, а только слышал со слов верхнего, как он его назвал, сытника Семейки Юдина, что государь царевич занемог падучей и упал на нож, и долго бился и зарезался. Вот что он, сказал Осип, слышал, а видеть ничего не видел.

– Это, – сказал на это Вылузгин, – ты сразу не видел – а когда ударили в набат, что видел?

– Видел, что бежит народ, – ответил Осип.

– А дальше что? – спросил Клешнин.

– Набежало их ой сколько! – сказал Осип.

– А ты что? – опять спросил Клешнин.

– А что я? – испуганно ответил Осип. – Я человек маленький, меня робость взяла, ой, думаю, беда какая, надо ноги уносить, пока здесь чего не случилось! И я побежал.

– Ага! – громко сказал Вылузгин и даже потер руку об руку. – Значит, государь царевич здесь лежи и помирай, а нам всем дела нет, так, что ли?!

– Нет, конечно, – сказал Осип, а сам еще сильнее побледнел. – Разве же такое можно?!

– А зачем тогда бежал? – спросил Вылузгин.

– Так это я только вначале побежал, – сказала Осип, – а после сразу вернулся. А мне говорят: а чего ты вернулся? Государь лежит убитый!

– Какой тебе еще государь! – громко воскликнул Клешнин.

– Государь царевич, – сказал Осип.

– Убитый? – спросил Вылузгин. – Ты почему сказал: убитый?!

– Обмолвился! – испуганно воскликнул Осип. – Руби голову, боярин, обмолвился! Никакой крамолы не держал! Да ты бы только видел, что здесь творилось! Крик, гам, колокола гремят!

– Кто велел бить в колокола? – сразу же спросил Клешнин.

– Не ведаю, – ответил Осип уже почти спокойным голосом, потому что, подумал Маркел, он уже устал бояться, теперь от него нужно отстать и взять в гужи другого, свежего, а этот пусть стоит и радуется, что от него отстали, а ты ему тут вдруг…

Но Вылузгин решил иначе и опять спросил:

– Кто? – И сразу же добавил: – Почему молчишь? Язык короткий? Сейчас удлиним! – и обернулся, и позвал: – Ефрем!

Сзади стола расступились, и вышел Ефрем. Он был в красной атласной рубахе, говорили, что ее ему еще покойный государь Иван за верную службу пожаловал. Так это было или нет, Маркел наверняка не знал. Но все равно рубаха была славная, Осип ее как увидел, так даже зажмурился. Но Вылузгин сразу прикрикнул:

– В глаза смотри, в глаза! – И Осип опять разжмурился.

А Ефрем вышел на середину и осмотрелся безо всякой грозности, а разве что только постукивая обухом кнута по голенищу, но народу и того хватило – и все еще шире расступились. Ефрем стоял и помалкивал, и по сторонам поглядывал, и даже будто бы кое-кому подмигивал. Но никто ему не отвечал, конечно! И все молчали. Вылузгин подумал и сказал, чтобы привели Семейку Юдина. Юдин почти сразу вышел из толпы. Ему велели подойти к кресту, он подошел, поцеловал его и побожился.

– Рассказывай! – велел Клешнин.