— Я не знал, что рыцарь запрещенного ордена тамплиеров ехал через долину по пути в горы, — сказал брат-аптекарь.
Это был низенький худощавый человек, с кожей белой и лоснящейся, как и его выбритый череп; острый нос в сочетании с тонзурой придавал ему добродушный вид.
— Никто из монахов об этом не догадывался. Да я уверен, что и настоятель ничего не знал.
— Но ведь Гостель сказал, что настоятель видел, как беглец бродит по окрестностям аббатства.
— Ты и правда поверил небылицам инквизитора? — спросил брат Ринальдо, медленно шагая по тонкому снежному покрову.
— Но кто же тогда обезглавил настоятеля? — недоуменно спросил брат Асбен.
— Спроси лучше, что же такого мог знать настоятель, что его убили?
— Я не понимаю, — сказал брат Асбен, замедляя шаг.
— Бульвар Гостель, ныне доминиканский монах и инквизитор Лиона, с которым ты сам познакомился давным-давно, когда он был еще послушником, разговаривал наедине с настоятелем в его покоях в ночь своего приезда и объяснил ему, по какой важной причине он столь отчаянно преследует беглого рыцаря.
— Из каких же еще соображений он мог его преследовать, если не за то же, за что отправлял в тюрьмы, на муки или на костер сотни рыцарей Храма? — спросил аптекарь.
— Чтобы овладеть секретами и богатствами, — прошептал старик, беспокойно оглядываясь, будто опасаясь, что кто-то может их услышать.
— Но ведь король Франции уже овладел сундуками с серебром и золотом, которые рыцари-тамплиеры хранили в парижском Темпле. Это первое, что он сделал, арестовав всех братьев. Правда, кое-кто уверяет, что будто бы за несколько дней до ареста великий магистр Жак де Молэ приказал своим самым верным рыцарям уехать утром из крепости в неизвестном направлении, но это не более чем россказни бродяг.
— Я имел в виду тайну, — уточнил старый монах.
— Ты про тот секрет, который раскрыли девять рыцарей в Храме Соломона в Иерусалиме более двух веков назад? — спросил аптекарь и моргнул.
— Именно. Гостель рассказал настоятелю, что Жак де Молэ под пытками проговорился, мол, эта тайна известна только определенному числу мудрецов, которых даже он сам не знал.
— Так, значит, легенда верна! — воскликнул брат Асбен, смахивая снежинку, опустившуюся ему на нос, словно хрупкая белая бабочка.
— Она так же верна, как и то, зачем сам инквизитор Лиона преследует в этих горах беглеца, — заметил старик.
— Они полагают, что рыцарь знает ключ к тайне?
— Судя по тому, что мне известно, он нес послание.
Гримпоу решил, что брат Ринальдо собирается рассказать брату Асбену все, что он узнал о необъяснимом исчезновении в горах мертвого рыцаря, о монетах, кинжале, драгоценностях, запечатанном послании и о золотой печати, которую рыцарь вез в своей сумке. Но библиотекарь и словом об этом не обмолвился.
— Меня удивляет, что ты, зная столько же, сколько настоятель, все еще жив, — сказал аптекарь со вздохом. — Ты присутствовал при его разговорах с Гостелем?
— Нет, но лучше не спрашивай, откуда я все знаю.
Оба монаха в задумчивости продолжали путь, будто осмысливая беседу или продумывая ее продолжение. В конце концов брат Асбен сказал:
— Однако кое-чего я никак не могу понять… — Он выдержал паузу и продолжил: — Если это доминиканец перерезал горло настоятелю, то как вышло, что он пришел в галерею намного позднее нас?
— Возможно, он сначала убил, а затем быстро вернулся в комнаты для гостей, — размышлял вслух старый монах.
— Но когда я вошел в покой, у настоятеля из шеи струилась кровь. У Гостеля не было достаточно времени, чтобы совершить убийство, потом уйти к себе и снова вернуться в галерею как ни в чем не бывало.
Брат Ринальдо ужаснулся, будто вся его теория о виновности инквизитора Лиона в убийстве настоятеля была не более чем горячечным бредом. Доводы аптекаря были столь безапелляционны и разумны, что он не мог не усомниться в ошибочности своих заключений. Гримпоу по внимательному выражению лица монаха догадался, что старик мог подозревать даже Дурлиба в убийстве настоятеля. Если тот остался цел после своего прыжка в пропасть, то вполне мог вернуться ночью в аббатство, перелезть через стену, добраться до покоев настоятеля и зарезать его кинжалом мертвого рыцаря, желая отомстить за то, что его заложили доминиканцу. Но эта мысль показалась брату Ринальдо абсурдной, и он сказал:
— Ты прав, возможно, это не Гостель собственными руками убил настоятеля, но я уверен, что именно он приказал одному из своих солдат зарезать его, а потом спрятаться где-нибудь рядом с покоями, может, в капитулярии, где мало дверей, пока все не утихнет. Никто не заметит, что солдат стало на одного меньше, ведь они появились в галерее почти сразу после нас, когда уже нашли бьющегося на полу, словно одержимого, Кенсе.
— Это точно, — подтвердил брат-аптекарь. — Из-за всего этого не думаю, чтобы кому-нибудь из монахов пришло в голову пересчитать королевских ищеек, сопровождавших инквизитора Лиона. Кроме того, сам он не случайно винил в преступлении человека, которого здесь и в помине не было.
— Поэтому он и придумал весь этот фарс насчет дьявольских сил тамплиеров.
— Мне известно, что несколько монахов аббатства поверили ему и теперь боятся, что рыцарь-тамплиер зарежет и их. А еще я слышал, как послушники говорят, что это Кенсе убил настоятеля в припадке бешенства.
— Они никогда в жизни не видели человека в конвульсиях, да еще издающего душераздирающие вопли, так что, конечно, могли по незнанию заподозрить бедолагу Кенсе, — понимающе кивнул библиотекарь.
— Да, Кенсе всего лишь бедолага, которого Бог при рождении лишил разума, чтобы он никогда не понял человеческого несчастия. Его ощущение яви настолько ограниченно, что он не способен ненавидеть и уж тем более убить кого-нибудь, — сказал брат Асбен.
— Когда мы его нашли, кинжала в руке не было. Вдобавок, сегодня до утренней молитвы он признался мне, что упал в обморок, увидев настоятеля с перерезанным горлом, а что было потом, не помнит, — добавил брат Ринальдо, направляясь к церкви.
Леденящий ветер дул над аббатством, сгибая ветви кипарисов на кладбище с такой же легкостью, как Гримпоу — тетиву своего лука.
Тем временем на кухне брат Бразгдо давал указания расставить столовые приборы и тарелки в столовой. Настало время завтрака. Посреди печи в тагане, поднимая в воздух большие облака пара, разносившие аромат свиного сала, покоилась огромная кастрюля, и у Гримпоу потекли слюнки от одной только мысли о возможности вкусить изысканное блюдо, которое он представлял себе кипящем на огне.
— Голод всегда был хорошей приманкой для пройдох! — воскликнул повар с красными, как раскаленный уголь, толстыми щеками на опухшем от жара лице, увидев, как Гримпоу входит на кухню.
Монах жестом велел ему сесть за стол и, после того как слуги начали расставлять еду в столовой, сам поднес Гримпоу глиняную миску с наваристым кушаньем, кусочек горячего хлеба и кувшин воды.
