– Я надеюсь, что Белинда причинит тебе столько горя, сколько ты причинила мне, – заявила бабушка, размахивая арапником. Мне стало страшно оттого, что женщина, которая не дает нашей матери спокойно жить, даже не знает, как нас зовут.
Лиша попыталась сгладить ситуацию и сказала, что в принципе не против наказания арапником. Арапник не может быть хуже папиного ремня или веток, которые срезала в саду Мей Браун. Я твердо заявила, что я не мул и не хочу, чтобы меня стегали. Тут бабушка сказала, что я совсем испортилась, потому что сама выбираю наказание. Мол, я считаю себя главной, и это уже повод меня высечь. Я ответила, что все наказания только портят мне характер. Тут мама начала смеяться, а бабушка попросила меня принести детский аспирин со вкусом апельсина, а то у нее голова раскалывается. Она повесила арапник на дверную ручку своей спальни, откуда пыталась дирижировать нашим наказанием, шлепая мухобойкой или свернутым в трубочку журналом «Нью-Йоркер».
После возвращения бабушки из больницы папа редко бывал дома. Его отсутствие никак не обсуждалось. Бабушка его не любила и умирала, так что она победила, выжив его из собственного дома. Он пошел работать в дневную смену и периодически выходил и в ночь. В свободное время отец рыбачил до окончания сезона, а потом стал охотиться.
Однажды в субботу отец принес множество беличьих хвостов. Отрезанные концы этих хвостов все еще кровоточили. Я прикрепила прищепками хвосты к веревке для просушки белья и надела себе на шею, как ожерелье, чем шокировала Лишу. Я же воображала себя чем-то средним между Гретой Гарбо и Даниэлем Буном[13].
Лиша занялась приготовлением густого рагу из белок с черным чесночным соусом по рецепту, который ей дала одна из соседок-каджунок[14]. В нем было так много перца и чеснока, что оно казалось острым даже по запаху. Обычно американцы кладут в рагу помидоры, окру и всякие неострые приправы; в рецепте Лише, предполагавшем беличье, утиное или оленье мясо, ничего этого не было. Вместо традиционных ингредиентов туда входили лук, мука и сало. Получился жидкий, однородный суп черного цвета. Смесь трех перцев заставляла раздувать ноздри, а послевкусие от чеснока и корня сассафраса ощущалось и через несколько дней. Бабушка заявила, что ее тошнит от одного запаха, и предложила матери поужинать в ресторане «Морепродукты у Эла».
Они отъезжали на машине от дома, и фары автомобиля на секунду осветили фигуру отца в майке. Он сидел за кухонным столом, который сделал из листа фанеры и покрыл лаком. Отец держал ложку, как, наверное, держат во время обеда заключенные. Другой рукой он загородил тарелку, будто боялся, что у него отнимут еду. Размеренными движениями папа сметал рагу до последней ложки. У меня на шее все еще висело ожерелье из беличьих хвостов, и я спросила: обидела ли его бабушка тем, что не хочет есть его добычу? Отец рассмеялся:
– Черт, но так даже лучше, сладкая. Нам больше белок достанется!
В воскресенье отец работал, и я проснулась поздно. На кухне я застала бабушку. Вокруг нее стояли тарелки, а между ног в инвалидном кресле – банка пива. Я не часто оставалась с бабушкой наедине, поэтому мне было немного не по себе. При моем появлении бабушка резко подняла голову и вздрогнула, словно я ее разбудила.
– Не ори, – потребовала она.
Я ответила ей, что вообще молчу. Бабушка сообщила мне, что Лиша попросила мать отвезти ее в церковь. Это меня рассмешило, но я сдержалась. У Лиши, как и у меня, были весьма странные религиозные взгляды. Она ходила в церковь только для того, чтобы порадовать бабушку. Вот и сейчас об их отъезде в церковь бабушка сообщала мне с восторженным выражением на лице, будто единственным посещением дома Господа Лиша заработает себе место на небесах. Потом бабушка сказала, что хочет мне кое-что показать в своей комнате.
В то утро я была благодарна ей хотя бы за то, что она пристегнула свой протез. На протез она даже надела тонкий оранжевый компрессионный чулок и натянула черный ботинок. Мы зашли в ее комнату, бабушка закрыла дверь и остановилась перед ней, чтобы я никуда не убежала.
Теперь я расскажу о запахе, который я почувствовала в бабушкиной комнате. В комнате пахло змеей, а именно водяным щитомордником.
Представьте себе, что вы теплым зимним днем идете в резиновых высоких сапогах по болоту в Техасе и любуетесь пролетающим над головой клином диких уток. Так вот запах водяного щитомордника вы почувствуете задолго до того, как увидите саму змею. Это запах мертвой плоти непосредственно перед тем, как она начинает гнить и в ней заводятся черви, заставляющие ее неестественно двигаться. Очень часто, услышав запах трупа птицы, нутрии или броненосца, я начинала искать глазами на земле треугольную почти черную голову водяного щитомордника – самой опасной змеи в Северной Америке. Щитомордник является родственником гадюки и кобры. Когда эта змея плывет в воде, учуять ее сложно, а на земле она пахнет очень сильно, почти как скунс. (Я знала торговца наркотиками, который держал щитомордников в аквариумах, расставленных по всему трейлеру. Сам он не чувствовал запахов, но нам, его покупателям, приходилось шумно дышать ртом. Все мы говорили, как Элмер Фадд из мультфильма про Багза Банни, и сделка приобретала комический характер: «Ты увеерен, твой коо-каин нээ раз-боо-дяя-жеенный?» Особенно смешно, когда ты под ЛСД и остро нуждаешься в чем-то, что помогло бы выйти из-под его действия.) Это запах не смерти, а того, что питается смертью. Он ассоциируется с личинками и бактериями, которые поглощают клетки мертвого тела.
В общем, я попала в облако этого страшного запаха, когда бабушка объявила, что настало время нам пообщаться наедине. Карман ее синего халата топорщился: в нем что-то лежало. Бабушка вынула оттуда нечто похожее на книжечку в медном переплете. Эта вещь умещалась на ее ладони. У нее были две закрывавшихся створки. Бабушка некоторое время держала эту «иконку» в руках и, казалось, молилась. Мне вспомнилось изображение Моисея из ее цветной Библии, который держал в руках две каменные скрижали, соединенные кожаным ремешком.
Через некоторое время бабушка открыла «иконку», которая оказалась дешевой двойной фоторамкой со школьными снимками мальчика и девочки.
– Это твои брат с сестрой, – сообщила мне бабушка, – Текс и Белинда.
Как ни странно, но я почувствовала облегчение. Наконец-то я вижу Белинду, о которой так много слышала. Эта Белинда оказалась блондинкой, как Лиша. У нее была прическа из небольших тугих завитков в стиле афро задолго до того, как Анджела Дэвис сделала ее популярной. Это были времена домашнего перманента – конец 50-х – начало 60-х годов. Девочек завивали так туго, что приходилось резинку вокруг головы надевать, чтобы от волос уши сильно не выпирали. Белинда мне понравилась, а к Тексу я отнеслась равнодушно. У него были кривые зубы, темные волосы, зачесанные назад и черный ковбойский галстук.
