Он повернулся на каблуках и спустился завтракать, а Лизбет стояла, вцепившись в поручни, презирая себя за подступившие к глазам слезы. Он пережитого кошмара ее бросило в дрожь. Она чувствовала, что призрак окровавленного тела будет преследовать ее до конца жизни. Но она не знала, что Родни, в одиночестве сидевший за завтраком, никогда не одобрял телесных наказаний, принятых на флоте. Правда, он скорее умер бы, чем признался в этом Лизбет, поскольку мучительно стыдился своего мягкосердечия. Несмотря на то что он успел повидать множество экзекуций, после них у него мучительно сосало под ложечкой, а любая пища, даже гораздо аппетитнее той, из которой сейчас состоял его завтрак, имела вкус опилок. А вспомнив бледное лицо и дрожащие пальцы Лизбет, он и вовсе отодвинул тарелку.
— К черту эту девицу! — выговорил он вслух. — Кто ее просил присутствовать? Не могу же я отвечать за все, что она видит здесь и слышит.
Он чувствовал, что не сумеет привыкнуть к зрелищу чужой боли. Все равно как наблюдение за экзекуциями всякий раз причиняло ему физическую боль и нарушало душевный покой, так и потрясение, пережитое Лизбет, затронуло его в равной степени глубоко. Стоило Родни представить маленькое несчастное личико, и ему словно вонзался нож в сердце. В ее расширенных глазах стояли готовые хлынуть слезы, губы дрожали — губы, которые он однажды поцеловал, о чем так до сих пор и не забыл. Он ругал себя за глупость, но поделать с собой ничего не мог.
Родни каждый миг помнил о присутствии Лизбет на корабле и твердил себе, что это она погубила радость, которую могло принести ему путешествие. Он плохо знал женщин, считал их тепличными растениями, которые, попав в неблагоприятную среду, неизбежно вянут. Он ожидал, что Лизбет немедленно после отплытия заболеет, но она на удивление хорошо себя чувствовала, а если у нее и были какие-то недомогания, то она, по крайней мере, ни словом о них не обмолвилась.
В Бискайском заливе их захватил шторм, но Лизбет, хотя и выглядела бледной и осунувшейся и почти не прикасалась к еде, все же в постель не слегла.
— Мастер Гиллингем может гордиться своим желудком, сэр, — сказал Барлоу однажды вечером. — Любого парнишку его лет эта качка начисто вывела бы из строя.
Родни почувствовал, что Барлоу осуждает его за нелестные высказывания, которые он позволил себе, узнав, что ему навязали в спутники Френсиса, но ничего не ответил. Барлоу, конечно, считает его несправедливым, неспособным даже на заслуженную похвалу. Но это не заставило Родни изменить отношение к Лизбет. Он мечтал встретить какой-нибудь возвращающийся в Англию корабль, чтобы пересадить на него Лизбет и отправить ее домой.
К счастью, она не подозревала о его намерениях. Когда они достигли острова Доминика, Лизбет, как и все на корабле, стала с тревогой ожидать возможной стычки с испанцами, которая теперь могла последовать в любой момент. Родни собрал офицеров, чтобы объяснить им свои ближайшие планы, и Лизбет тоже при этом присутствовала.
Он собирался пополнить на острове запасы питьевой воды, после чего с попутным ветром выйти в Карибское море. Затем он хотел взять курс на Номбр-де-Диас, маленький, но важный порт, куда стекались золотые пути из Панамы. Золото испанские корабли везли в Панаму из перуанских гаваней. Там его грузили на мулов и переправляли через узкий перешеек в Номбр-де-Диас на Карибском море.
Дрейк знал об этом еще пятнадцать лет назад, когда в 1572 году атаковал караван мулов, высадив команду на сушу, прежде чем корабль достиг Номбр-де-Диаса. Он подружился с туземцами, которые оказывали ему всяческое содействие, и оставил после себя множество легенд о своей доброте и справедливости. Его помнили здесь до сих пор.
Но испанцы, лишившиеся в результате дерзкой вылазки Дрейка ценнейшего груза, отныне надежно стерегли свое добро, и теперь не только Номбр-де-Диас представлял собой вооруженную крепость, но и корабли, груженные золотом, тщательно охранялись на всем пути следования домой в Испанию. Последние несколько лет испанские каперы обеспечивали относительное затишье в Карибском море и покой Номбр-де-Диасу.
Было решено, что слишком рискованно бросать вызов испанцам здесь, но, по мнению Родни, стоило попробовать проскользнуть в порт и перехватить часть золота прежде, чем его погрузят на корабли. В случае неудачи он предполагал зайти в Дарьенский залив, где уже наверняка можно было рассчитывать на добычу.
Он надеялся, что местные жители снабдят его необходимой информацией, но, как всегда в непредсказуемом пиратском бизнесе, невозможно было просчитывать все действия наперед. Приходилось выжидать, ловить момент и пользоваться возможностью, когда она появлялась.
«Морской ястреб» достиг Доминики во второй половине дня и бросил якорь в маленькой бухте, укрывшейся за высокой скалой. Пресной воды было здесь предостаточно, местность изобиловала горными ручьями. Команде не терпелось исследовать лесистые холмы, но Родни запретил кому бы то ни было отправляться на поиски тропических плодов, прежде чем будут заполнены водой все бочки.
Он хорошо сознавал, что задерживаться у этих островов небезопасно. Поблизости могли рыскать испанцы, и Родни распорядился держать корабль в готовности к немедленному отплытию. Желательно было суметь отчалить в считаные минуты еще и по другой причине. Остров населяли племена, занимавшиеся людоедством. Жестокие, свирепые, воинственные, они упорно сопротивлялись испанцам, да и моряки прочих стран, заходившие на Доминику, считали разумным избегать столкновений с ними.
Берег был пустынным, только кричали и кружили над головами вспугнутые птицы. Они провели здесь ночь, а утром подняли якорь и направились в Карибское море.
За следующие двенадцать дней им не попался навстречу ни один корабль. Было жарко, и Лизбет жалела матросов, которые должны были исполнять свои повседневные обязанности — натягивать канаты, спускать или ставить паруса. Их полуобнаженные тела лоснились от обильного пота.
Жара странным образом обострила чувства Лизбет. Ей лезли в голову безумные невозможные мысли, которые до этого никогда ее не посещали. И сны снились странные: в них неизменно присутствовал Родни, и иногда утром, встречаясь с ним взглядом, она заливалась краской.
Однажды душной тропической ночью под густо усеянным звездами бездонным небом они оказались на палубе бок о бок, и Лизбет охватило желание дотронуться до него, почувствовать, что Родни Хокхерст действительно человек из плоти и крови, а не плод ее фантазии.
— О чем вы задумались? — спросил вдруг Родни необычно мягким тоном.
— О вас, — невольно проговорилась Лизбет.
— И я думал о вас! — бросил он с внезапной досадой.
— Почему? — выдохнула Лизбет.
— Потому что ничего не могу с собой поделать, не могу освободиться от вас, — ответил он мрачно.
Лизбет замерла. Ее волосы словно фосфоресцировали, лицо окружал мерцающий ореол.
— Черт бы вас побрал! — воскликнул Родни, но на этот раз в его голосе не было гнева. При этих словах Лизбет задрожала, но это была удивительно приятная, сладкая дрожь, которая охватила все ее тело до последней жилки.
