— Успокой его!
Рицпа прижала Халева к груди и стала потирать ему спинку. Ребенок заплакал еще громче.
— Пусть он прекратит плакать!
Она встала, пребывая в неимоверном напряжении.
— Может, ты разрешишь мне унести его?
— Нет!
— Если я покормлю его, он снова уснет.
— Так успокой его!
— Не могу, когда ты так смотришь на меня!
Атрет снова пристально взглянул на нее.
— Несколько дней назад там, на кухне, ты обнажила для него свою грудь.
Рицпа тут же покраснела.
— Обстановка тогда была совсем другой, — с трудом проговорила она. К тому же тогда она сидела к нему спиной.
— Что значит другой? Он орал тогда, орет и сейчас!
— Прекрати кричать! — ответила Рицпа с такой же горячностью, тут же устыдившись своей несдержанности. Этот самодур просто выводит ее из себя! Не в силах попросить у него прощения, она нервно отошла в другой конец комнаты. Злость закипела в ней до такой степени, что она просто была уверена, что молоко прямо у нее в груди превращается в сыр. Халев закричал еще громче.
Атрет отошел в противоположный конец комнаты, и когда он снова повернулся к ней, его лицо раскраснелось.
— О боги, женщина, сядь и дай ему то, что он хочет.
В отчаянии покачав головой, Рицпа снова села. Повернувшись к Атрету спиной, она стала убаюкивать ребенка. Халев был завернут в ее шаль, а шаль ей была нужна сейчас как символ благопристойности. Когда она разворачивала ребенка, руки у нее тряслись.
Когда Халев стал снова засыпать и в комнате опять наступила тишина, Рицпа с облегчением вздохнула. Услышав звук прикосновения металлических предметов, она поняла, что Атрет наливает себе еще вина. Он хочет напиться? Даже трезвым он выглядит довольно угрожающе. Ей не хотелось думать, что будет, когда он еще и опьянеет.
Перед ней, подобно демону, возник образ ее отца, и Рицпа снова почувствовала гнев и страх. Ее охватили воспоминания о жестоком прошлом. Вздрогнув, она приложила немало сил, чтобы отбросить их.
Не судите, и не будете судимы; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете. Ей нужно было контролировать себя и приложить для этого немало сил. Господи, пройди со мной через эту долину. Говори со мной. Открой мне уши и сердце, чтобы я слышала.
— Что ты там бормочешь? — прорычал Атрет.
— Молюсь о помощи, — огрызнулась она, чувствуя, как ее сердце по–прежнему беспокойно бьется. При этом она удивилась тому, что Халев совершенно не отреагировал на ее напряженное состояние.
— Он уснул? — тихо спросил Атрет, стоя за ее спиной.
— Почти. — Веки Халева действительно отяжелели. Его губки расслабились. Наконец расслабился и он сам.
— Хвала богам, — вздохнув, сказал Атрет и откинулся на спинку дивана. Он смотрел на спину Рицпы, пока она поправляла свою одежду. Сидя на диване к нему спиной, она снова стала заворачивать малыша в свою шаль. — А что случилось с твоим ребенком? Ее руки застыли на месте, и он увидел, как побледнели ее щеки. Она долго не отвечала.
— У нее была лихорадка; она умерла, когда ей не исполнилось и трех месяцев, — с дрожью в голосе сказала Рицпа. Она слегка поглаживала Халева по щечке. Повернувшись к Атрету, она открыто посмотрела на него глазами, блестящими от слез. — Зачем ты спрашиваешь меня об этом?
— Я хочу больше знать о женщине, которая нянчит моего сына.
Темные глаза Рицпы засверкали.
— Много ты знал о той женщине, которую ты купил, чтобы она нянчилась с твоим сыном, кроме того, что она из Германии?
— Видимо, ты для меня интереснее.
Его холодная, циничная улыбка не вызывала в ней ничего, кроме отвращения. Ее тело отреагировало на выражение его глаз, ибо, поскольку она уже была замужем, ей были понятны потребности мужчины, однако то, что Лагос сказал об отношении Атрета к женщинам, подействовало на нее угнетающе. И она была убеждена, что кое–что необходимо прояснить немедленно.
— Можешь играть с Халевом, когда только захочешь, мой господин. Но не думай, что тебе удастся играть со мной.
Атрет приподнял брови.
— Это почему же?
— Потому что, когда я отвечу тебе отказом, наши отношения станут и вовсе невыносимыми.
Атрет весело рассмеялся.
— Я говорю искренне, мой господин.
— Судя по всему, это действительно так, — сухо сказал он. — Вот только искренность — редкое качество для женщин. Я знал только трех, которые им обладали: мою мать, мою первую жену, Анию, и Хадассу. — Улыбка сошла с его лица. — И всех троих давно нет в живых.
Рицпа почувствовала к нему сострадание.
Атрет увидел, как ее темно–карие глаза стали мягче и наполнились теплотой, и его сердце ответило ей тем же, хотя здравый смысл еще сопротивлялся.
— Можешь идти, — сказал он, пренебрежительно махнув ей рукой.
Рицпа с готовностью взяла Халева на руки и встала. Она чувствовала, как Атрет пристально смотрит ей вслед. Остановившись, она оглянулась. Сколько бы ни было в нем ярости, каким бы каменным ни казалось ей его сердце, теперь она понимала, что этот человек испытывает сильную душевную боль.
— Я твердо обещаю тебе, Атрет: я никогда не солгу.
— Никогда? — насмешливо спросил он.
Она прямо посмотрела в его красивые голубые глаза.
— Никогда. Даже если это будет стоить мне жизни, тихо сказала она и вышла.
5Серт стоял на балконе и смотрел на тренировочную арену. Перед ним сражались два гладиатора, один из которых был вооружен мечом и щитом, а другой — трезубцем и сетью. Недовольный их скудной схваткой, Серт вцепился в перила.
— Тебе должно быть стыдно за такую подготовку! — закричал он на стоявшего рядом с гладиаторами ланисту.
Недовольно покачав головой, он сделал шаг назад.
— Если это лучшее из того, что у нас есть, то неудивительно, что зрителей на трибунах в сон клонит! — Он повернулся к человеку, стоявшему за его спиной. — Что ты узнал о той женщине, которая живет у Атрета?
— Зовут ее Рицпа, мой господин. Она вдова. Ее муж был мастером серебряных дел, и его задавил Кей Аттал Плотилла.
— Племянник проконсула?
— Он самый. Хватил лишку вина и…
— Ладно, хватит, — прервал его Серт, нетерпеливо махнув рукой. — О нем я уже и так все знаю. Что ты еще узнал об этой женщине?
— Она христианка, мой господин.
— О-о! — Серт широко улыбнулся. — Это уже интересно. — Он потер подбородок, задумавшись над тем, как на этом можно было бы сыграть, особенно если Атрет к этой женщине неравнодушен. — А ребенок?
