Так длилось годами, и наконец ее мать, Мэй, узнала правду. Но и она сохранила секрет, ничего не сказав мужу. Во время разговора с матерью живот Саммер сводило от страха, что Лиз могут уволить. Но Мэй указала Саммер на то, что девочка должна сама отвечать за свои поступки.
– Милая, это твое тело. Хочешь быть красивой? Хочешь, чтобы тебя любили?
Саммер закрыла глаза и отставила чашку с горячим шоколадом. Она никогда больше не съест ни кусочка сахара, если это не даст тем цепким воспоминаниям опять контролировать ее.
На следующий день она была в игровой комнате отеля с толпой детишек, самым старшим из которых было лет шесть. Она перебрасывалась с трехлетним малышом шикарным, специально изготовленным для Leucé слоном с эмблемой отеля, когда невесть откуда посыпались разные сласти. Маленькие грошовые конфетки были мастерски высыпаны из бумажного пакета на большой поднос. Здесь были покрытые шоколадом игрушечные мишки из маршмеллоу[48]; из него же земляника и бананы с нанесенным на них слоем ярко-красного и желтого сахара; а также небольшие оранжевые и желтые мармеладные колечки с ароматом персика. Только стоили они не несколько центов, разглядела Саммер, когда подошла ближе вместе с другими восхищенными и возбужденными детьми. Конфетки были явно сделаны вручную, а пакет оказался не из бумаги, а из каких-то почти прозрачных съедобных листков.
Прошло много лет с тех пор, как Лиз покупала для Саммер в пекарнях конфеты по сантиму за штуку, когда они ходили на прогулку, чтобы поиграть в Мадлен[49]. И совсем не надо было, чтобы родители знали о бумажных пакетах, которые Саммер несла в руке. Гуляя, они объединяли урок истории с поездкой на кладбище Père Lachaise, потому что Мадлен именно там искала свою собаку Женевьеву[50]. Саммер всегда съедала сласти слишком быстро, даже несмотря на то, что Лиз никогда бы не выдернула у нее из рук пакет и не бросила его в ближайшую урну только потому, что Саммер поступает неправильно.
Дети расхватали сласти и начали выскальзывать из комнаты. Как жена Лота[51], которая оглянулась на Содом, Саммер повернула голову, чтобы посмотреть, не осталось ли на подносе конфет, но уткнулась в чье-то сильное тело, резко отпрянула и, подняв голову, увидела Люка.
Золотистая кожа. Лицо, в кованых чертах которого была видна такая огромная сила, какую Саммер даже не могла вообразить. Элегантные темные волосы. Невероятные черные глаза. Чувственный рот. Крепко сжатые губы. Казалось, Люк отлично владеет собой. Саммер была убеждена, что он взбешен, но не могла понять, откуда у нее такие мысли.
– Мило, – легкомысленно сказала она, не зная, на какое издевательское искушение не следует смотреть – на мужчину или на конфетки. Какого черта мир сводит ее с ума, дразня такими вещами, для которых она недостаточно хороша? – Кто их сделал?
– Я.
Она посмотрела на него, и у нее на лице на какую-то секунду промелькнула улыбка, почти настоящая. Было забавно представить, как недоступное божество делает такие конфетки для маленьких детей. Она наклонила голову, вспоминая, что он рассказывал о своем отце-цыгане, и задумалась – может быть, конфеты по сантиму за штуку были и для него редким, особым удовольствием, когда он был ребенком?
– Ты осчастливил их.
– Но не вас? – спросил он. – Вам не нужен горячий шоколад после катания на коньках? Не нужны конфеты, когда вы играете с детьми? Я думал, вы любите дешевые конфеты.
Но они вовсе не дешевые – эти конфеты ручной работы, изготовленные в трехзвездочной кухне одним из лучших в мире шеф-кондитеров. Сердце Саммер сжалось, и застарелая тревога стала сильнее.
– Я действительно не могу их есть.
Я их не заслуживаю, ты же знаешь.
Саммер, стоп! Ты заслуживаешь всего, чего бы ты ни захотела.
Но она просто не может так поступить. Или, возможно, просто не может уступить ему власть.
Ты никогда не сможешь управлять мной при помощи сластей.
Достаточно плохо было уже то, что она позволила своему отцу управлять ею, когда он предложил оплатить спутниковую связь. Но что ей оставалось? Держать свой остров отрезанным от мира, чтобы бережно хранить его для себя, будто все живущие там – ее персональные игрушки?
– У вас диабет?
Саммер застыла, подняв подбородок, как бы отгораживаясь от Люка. Еще в ранней юности ей пришлось научиться принимать такую позу. Слишком много было тех, кто хотел, используя ее, отхватить кусок того, что принадлежало ее отцу.
– Не твое дело.
– Значит, вы волнуетесь из-за вашего веса? – Скептический взгляд прошелся по ее грациозному телу.
– Нет. – По крайней мере… она пытается об этом не беспокоиться. На острове вообще не было этой проблемы. – А теперь извините меня.
Он не двинулся. Не было заметно, что он чувствует хоть малейшую неловкость из-за того, что так бесцеремонно расспрашивает ее о личных проблемах, оттого, что использует свое большое сильное тело, чтобы указывать ей, куда идти или что делать. А его гневный и презрительный взгляд, только что блуждавший по ее телу, до сих пор все еще жжет ее.
Саммер улыбнулась и доверчиво оперлась на Люка. Ее рука поднялась, чтобы поиграть с его воротником, и пальцы задели его горло.
– Видишь ли, я могу взять в рот почти все, что угодно, – пробормотала она ему в самое ухо и откинулась на пятки, чтобы он мог увидеть, как она блаженно смакует свою нижнюю губу. – Но мне кажется, именно эти вкусы и запахи лучше подходят для детей. – Проходя мимо него, она улыбнулась и позволила себе погладить его по щеке, а потом оглянулась. – Впрочем, все это было очень мило с твоей стороны.
В полдень в ресторане отеля к Саммер присоединился Дерек Мартин. Он был вице-президентом гостиничной сети, лучший отель которой – Luxe – был конкурентом Leucé. Конечно, на свете было столь много мужчин, стремившихся пообедать с наследницей такого отца, что если их поставить в очередь, то последний оказался бы на другом конце города. И у Саммер осталось всего два варианта: либо сидеть за столом с одним из них, либо оказаться лицом к лицу с одиночеством – в гостиничном номере или в холодном Париже. Печально, что обычно она малодушно выбирала первый вариант.
