— А где, вы говорите, он его взял? — Сыщицкая Катина натура даже в выходной у собственного подъезда не давала ей покоя.
— Да я ж говорю, дамочка какая-то его выкинула. Приятная дамочка, вот вроде вас. Вынесла к помойке целый тортик в коробке, нетронутый, а Леня там как раз ошивался, на свою беду. Как тортик увидел, его прямо аж затрясло!
— А почему она его выбросила?
— Ну, вы зачем сосиски выбросили?
— Они портиться начали.
— Да ладно! Совсем хорошие! Неделю б еще точно лежали! А вы их — в ведро. Они даже и не пахли еще!
— А тортик свежий был?
— Вот то-то и оно, что совсем свежий. Леня на коробочку даже посмотрел, жлобяра такой, и говорит: «Это мне Бог послал, у меня день рождения вчера был…» Да сам все и сожрал.
— А как он умер? — не унималась Катя. — Живот у него болел или как?
— Как он умер, не видел. Я ж вам сказал, я в гости пошел и напился, честно говоря, как свинья. Уснул, а проснулся аж утром. Тогда день подходящий был, поминальный, как мы тортик нашли, и мы с Леней денег насшибали у метро. В обычный день сидеть бесполезно — мало подают, а в поминальный людей совесть мучает: вдруг сам Христос сидит у метро, в рванине, а ты мимо идешь и копейки не бросишь?.. Так хорошо подавали, что я и сам мог тортик купить, да он мне ни к чему, я сладкое не люблю. Ну, возле церкви, конечно, еще больше можно было насобирать, но у церкви нас гоняют, там своя мафия. Так мы у метро сели, народу много, а когда бабки с церкви обратно пошли — вообще красота, хорошо нам подавали. Ну, мы и купили два пузыря больших и закусь. Но Леня только один стакан хлопнул — и сразу давай свой торт жрать! Прямо ложкой! Перемазался весь, смотреть было противно. Ну, я один пузырь забрал и закусь, какая осталась, — надо же с собой было что принести. Да, если честно, ничего я Лене оставлять и не хотел — жри свой торт, хоть тресни! А на мое кровное свое хлебало не разевай! Да, утром как проснулся, мы еще там допили… что осталось. А потом я на кладбище намылился — там поминанье на могилках пособирать, яички, пасочки, чего есть… Хорошее дело, жалко, что не каждый день такое… Бывает, и похмелиться кто поднесет… Да. Честно говоря, я хоть сладкое и не люблю, но пасок и конфет насобирал целую сумку. А на Леню я сильно в обиде был. Пусть, думаю, спит, буржуйская морда, я за ним заходить не буду и делиться с ним ничем не буду… Вечером прихожу — а он лежит. Посмотрел — а он уже и холодный… Ну, я его тихонечко и выволок… Тяжелый был, зараза!
— А когда это было?
Бомж снова поскреб под шапочкой и наморщил лоб.
— Да… примерно в это же время, в прошлом году. Весной. Точно, в аккурат после Пасхи. Красная горка была, я ж говорю — поминанье собирать ходил. А вам что, интересно? Вы, случаем, в газеты не пишете?
— Вроде того, — засмеялась Катя.
— О, так вы приходите! — Бомж широко повел рукой в сторону двора, как будто приглашая Катю в собственную гостиную. — Я вам таких историй понарассказываю!
— Хорошо, — согласилась Катя. — А звать вас как?
— А Володей меня звать.
— Ну а я Катя.
— Вот и познакомились, — обрадовался бомж Володя. — Я ездить далеко не люблю, всегда где-нибудь в вашем районе, неподалеку… Район у вас хороший, — с легкой завистью в голосе пояснил он. — Подвалы большие, чистые. Грибочки вот красят… Вы, Катя, если что еще выбрасывать будете, так в ведро не ложите, — спохватился он. — А ложите вот тут, на кран пожарный. Тут собаки не достанут, а я буду идти и прихвачу.
— Ладно, — согласилась Катя, — только у меня редко что… портится.
— В газете платят плохо? — посочувствовал Володя.
Из дневника убийцы
Сегодня я не пошла в театр. Вчера у меня ничего не получалось. Не было настроения, голоса — ничего не было. Бывает так, что ничего не выходит. Как не вышло полгода назад с партией Марфы. Я давно хотела спеть Марфу в «Царской невесте»[21]и с нетерпением ждала начала репетиций. Мысленно я пела ее уже много раз, но… как только я начала пропевать партию, почувствовала, что не готова к ней. Не получается. И не потому, что партия Марфы — сложная, нет, с голосом у меня все в порядке. Я чувствую, что, несмотря на все перешептывания за спиной, мой голос с возрастом становится только лучше. Нет, дело было совсем не в этом. Просто я знала, что сначала нужно самой пережить много страданий, несчастную любовь, измену… быть на грани смерти и безумия. Но разве у меня в жизни всего этого не было? Разве сейчас я не на грани смерти? Не на грани безумия? Разве то, чем я занимаюсь сейчас, можно назвать нормальным? И тем не менее я не смогла спеть Марфу так, как я ее представляю. Я, взрослая женщина, не смогла справиться с ролью юной девушки. Я не смогла бы передать того одиночества, отрешенности от мира, когда находишься внутри и одновременно ощущаешь себя вне бытия… Слабая, хрупкая девушка, на которую несчастья сыплются одно за другим… Столько горя сердце просто не может вынести… У меня самой останавливается сердце, когда я думаю об этом, и тогда я не могу петь, задыхаюсь… Для меня это не просто слова и музыка… это можно петь, когда сама пройдешь через огромные душевные терзания… Ну а я, наверное, жила слишком спокойно, слишком счастливо… до недавнего времени. Но все-таки то, что происходит со мной сейчас, — это слишком мало… слишком мало… Чтобы петь Марфу, нужно очень много страдать. Нужно пережить какое-то большое потрясение. Я старалась представить себе, что чувствовала Марфа, но ничего не получалось.
Я отказалась петь. Объяснила, что Марфа — это не для меня. Андрей смотрел на меня таким тяжелым взглядом… Я думала, что он, как всегда, даст волю своему языку, но он ничего не сказал. Однако я видела, что он был крайне раздражен и недоволен. В последнее время у нас с ним очень напряженные отношения. Он явно чего-то от меня ждет. Иногда я ловлю на себе его вопрошающий взгляд, мне кажется, он понимает, что со мной творится, и даже хочет помочь. Но он молчит, отворачивается и проходит мимо. А сама я ничего не хочу спрашивать, хотя и чувствую — у него нет никого ближе меня. Мы с ним — родственные души, способные понять друг друга без слов. Понять и даже простить…
И сегодня у меня уже просто не осталось сил встать и идти в театр. И потом, меня измучили эти сны. В последнее время я вижу очень странные, выворачивающие душу наизнанку сны. После них я просыпаюсь с колотящимся сердцем, совершенно разбитая. Вчера я много работала, вернулась из театра поздно и долго не могла уснуть. Честно говоря, просто боялась погрузиться в сон и снова увидеть нечто запредельное… предупреждение… обращение… неизвестно что. Потом решила принять снотворное — с ним как-то легче засыпаешь, словно проваливаешься, и ничего не испытываешь…
Утром я проснулась вялая и долго лежала, чувствуя себя совсем больной и несчастной. Даже лекарство не помогло, и мне все равно приснился очередной сон. Это сновидение каким-то удивительным образом соотносилось со всей моей прошлой жизнью, с моим самым близким человеком и с музыкой.
