— Значит, все-таки приехал, — прошептала она, не открывая глаз. — Я уже было начала бояться, что ты так и не вернешься домой.
Последний раз я видел ее несколько лет назад, и мне следовало быть более подготовленным. Мне ведь довелось видеть Ранди, которой перевалило за сто лет, но то, что старость сделала с Бьорк, потрясло меня: густая сетка морщин, выступающие кости, трясущиеся губы.
— Зачем ты снова вернулась к этому? — вырвалось у меня. Я имел в виду ее истории. Вообще-то я хотел расспросить ее о них в ближайшие недели, но так уж получилось, что это стало моим первым вопросом, и голос мой звучал одновременно и укоризненно, и с удивительным облегчением.
— Открой шкаф, — сказала она в ответ.
Я растерянно оглянулся. В комнате было несколько шкафов, я подошел к самому большому, открыл дверцу, и они вывалились на пол. Всего их было 30–40 штук — пустые консервные банки, вроде тех, в которых продаются сардины. На них были наклеены различные фотографии благословенного бабушкиного города, сделанные с высоты птичьего полета, и на всех была надпись «Свежий воздух из Бергена». На обратной стороне были приклеены норвежские марки, а адрес надписан характерным почерком Круглой Башки.
Стинне рассказывала мне, что Круглая Башка присылает в среднем по банке в неделю. Он, вероятно, думает, что может тем самым рассмешить бабушку, но она относится к консервным банкам с величайшей серьезностью.
— Дай-ка сюда, — шепчет она.
Я догадался, что ей хочется глотнуть свежего воздуха. В каждой банке проделаны три маленьких дырочки. Очевидно, именно здесь и следовало вдыхать, и я убрал кислородный шланг, приподнял ее голову одной рукой и поднес консервную банку другой рукой, так, чтобы она смогла сделать глубокий вдох носом. Вдохнув свежий воздух, бабушка снова упала на подушки, на лице у нее появилось мечтательное выражение, и тут проявился волшебный эффект консервной банки: внезапно бабушка села в постели.
— Это осколок льда, — прошептала она, схватившись за сердце. — Проклятый осколок льда мучил меня почти всю жизнь, но в последнее время стало гораздо хуже.
Она постоянно заговаривалась. Все время повторялась, не могла вспомнить имена людей, погружалась, глядя на большую картину, висящую на стене, в свои мысли, но временами демонстрировала такую ясность сознания, что мне удалось уточнить важные детали и прояснить некоторые спорные вопросы, например в отношении размера папиных ушей. Бабушка нисколько не сомневалась в том, что уши его были огромны.
Но какой смысл навязывать Стинне свидетельские показания старухи? Ей требуются более убедительные доказательства, а принесенные мною фотографии таковыми для нее почему-то не являются.
— Оптический обман, — заявляет она.
На самом деле Стинне прекрасно знает, что большая часть его детства прошла под знаком этих ушей, но сейчас ей нужно лишь одно — чтобы признали ее правоту.
— Даже его самые первые воспоминания связаны с этими ушами, — замечаю я.
— Его первые воспоминания? — говорит Стинне в полной уверенности, что я залез уже слишком далеко. — Вот как раз об этом-то я никогда и не слышала.
Первое воспоминание Ушастого — это открытая калитка, освещенная совершенно сказочным светом. Если точнее, это была калитка перед одним из домиков, принадлежащих верфи в Осло. Бьорк позади дома развешивала белье, а Ушастый отправился в палисадник перед домом, чтобы покатать там свой игрушечный паровозик, и тут он внезапно увидел открытую калитку. Обычно она была закрыта, но как раз в этот день Аскиль забыл запереть ее, и Ушастый с удивлением уставился в открывшееся пространство. То, что находилось по другую сторону, до сей поры оставалось для него закрытой страной — не только потому, что ему разрешалось играть лишь в саду, но еще и потому, что ему никогда прежде не приходило в голову, что из калитки можно выйти. Он словно почувствовал себя очевидцем бурной мировой экспансии, что-то в нем начало пробуждаться, он услышал какой-то зов, какие-то волшебные напевы и совсем позабыл об игрушечном паровозике. Отбросив его в сторону, он направился в мир, преисполненный страстным желанием громко крикнуть — желанием, которое лишь возросло, когда на тротуаре он заметил очаровательное существо: девочку лет шести в компании двух маленьких мальчиков, увлеченно терзавших пойманную мышь.
Ушастому захотелось принять в этом участие. Когда он прошел несколько шагов, младший из мальчиков заметил его и ткнул очаровательное существо пальцем в бок. Она обернулась, открыв при этом не менее очаровательный розовый ротик, который словно приглашал подойти поближе, и закричала: «Эй, ты, с ушами!»
Ушастый остановился.
— Да, ты, Ушастый! Это я тебе говорю! С такими ушами ты, наверное, можешь слышать, как трава растет?
Странная тишина разрослась внутри него, и он совсем загрустил, когда мальчишки начали громко хихикать: «Слушайте, а не слишком ли он толстый, ха-ха, за ушами!»
А потом они обратились к Нильсу Джуниору:
— Привет, реактивный истребитель! Осторожно, а то случайно взлетишь!
— Эй, ты, ушастый урод, не пора ли тебе домой к мамочке?
Не успела эта громкоголосая троица войти в жизнь Ушастого, как тут же ее и покинула. Маленький Нильс повернулся и побежал назад в защищенный мир по другую сторону калитки.
Несколько недель спустя Аскиль вернулся с верфи несколько более пьяным, чем обычно. В таких случаях Ушастый обычно забирался в шкафчик под мойкой, где тихое журчание водопроводных труб действовало на него успокаивающе. Здесь, пока в гостиной бушевали страсти, он мог спокойно погружаться в мечтания, рисуя на внутренней стороне шкафа огрызком карандаша маленьких головоногих существ. В тот вечер Аскиль выглядел озабоченным. Когда за ужином его приперли к стенке, он вынужден был признать, что его уволили с верфи за никуда не годные чертежи, на которые постоянно жаловались слесари, электрики и начальники цехов.
— Быдло, — бормотал Аскиль, ударяя палкой в пол, — свиньи неотесанные!
— Да, но, Боже мой, — вздыхала Бьорк, ставя перед мужем чашку чая, — что же нам теперь делать?
Аскилю пришлось признать, что на верфи дело дошло до скандала, даже до брани — и что толку в повязке Движения сопротивления и всех его заслугах, когда в Осло никто никогда слыхом не слыхал о Плотнике — знаменитом борце Сопротивления из западной Норвегии?
И снова посреди комнаты стали вырастать горы коробок с вещами. Маленький Ушастый — так его прозвали уличные мальчишки — ползал среди коробок, забирался в них, рисовал головоногих существ с внутренней стороны и терялся в загадочных мирах книг, кастрюль и старой одежды. Однажды он высунул голову из коробки и спросил: «Эй, а куда мы, собственно говоря, едем?» — и Аскиль, попивая шнапс из чашки и с отсутствующим видом глядя перед собой, ответил: «Куда глаза глядят, сынок, нам уже давным-давно следовало так поступить».
* * *
Перед домами у верфи в Кристиансанне, куда семейство перебралось месяц спустя, тоже были калитки, на улице играли дети, и малыш Нильс Джуниор Ушастый очень хотел познакомиться с окружающим миром.
