— Какую-нибудь? — переспросила Маша. Ивашников давал ей на жизнь полторы тысячи долларов в месяц.
— Какую-нибудь, — повторил адвокат. — По моим сведениям, состояние вашего супруга приближается к полумиллиону.
И завертелась карусель! Маша мгновенно поняла, что всю жизнь любила Ивашникова и только его, а Ивашников этого категорически не понял. Маша в дверь, он за дверь — это когда она приезжала увидеться с дочкой. А когда явилась выяснять отношения к нему в офис, он сказал: «Или ты уйдешь сама, или тебя выведет охрана. Будет стыдно». По лицу Ивашникова Маша поняла, что он вполне может отдать охране такое приказание.
Проверенная страшилка насчет дочки больше не помогала. Маша ему: «Отберу Наташку», а Ивашников, зевая: «Через суд — пожалуйста. Но ты безработная — раз, Наташке девять лет, и ее спросят, с кем хочет остаться, — два, и я могу нанять любого адвоката — три».
Кстати, того адвоката Ивашников уволил. А Маша его наняла на ивашниковские деньги, но тоже вскоре выгнала. Адвокат он был так себе, а трахальщик вовсе никакой. Зато Маша добилась, чтобы муж увеличил ей, как она говорила, алименты с полутора до трех тысяч долларов в месяц. Из них две она тратила на частного сыщика, который следил за Ивашниковым.
Такого рода услуги стоят значительно дороже. Час квалифицированной слежки со сменой машин и наблюдателей обходится минимум в пятьдесят долларов каждому. Но Маша сэкономила. Во-первых, выбрала сыщика подешевле, недоучившегося милицейского курсанта Витю. Во-вторых, сказала, что для ее Ивашникова сойдет и не очень квалифицированная слежка на одном только Витином «Запорожце». А в-третьих, отдалась Вите. Обоим это понравилось, и Витя хотел остаться у нее жить. Маша не позволила, заподозрив, что экс-курсант непрочь наложить лапу на ивашниковские деньги. Впрочем, деньги надо было сначала отсудить.
Встречу Ивашникова с Лидой Парамоновой Витя засек в первый же день слежки. Но потом оказалось, что ему просто повезло. Два месяца Витя прокрутился впустую, и Маша дала бы ему отставку, если бы недоучившийся курсант время от времени не докладывал, что машина Ивашникова стояла под окнами криминалистической лаборатории, где работала Лида.
Месяц назад Витя дождался своего: Ивашников снова подвез Лиду до дому, и на прощание она его поцеловала. Витя сфотографировал этот момент в подробностях, на двенадцати кадрах — у него был фотоаппарат с мотором. Не бог весть какой, но все же аргумент для суда.
Однако сыщик разочаровал свою нанимательницу: Лида спала не с Ивашниковым.
Наверняка зная, что после встречи с ней Ивашников поедет домой, Витя остался следить за Лидиным подъездом. Через каких-нибудь пять минут она вышла и на автобусе поехала к совсем другому дому, впрочем, неподалеку от своего. Там она провела полчаса и уехала с громилой, похожим на Шварценеггера. У громилы была иномарка, и ездил он лихо, не то что осторожный Ивашников. Бывший курсант на своем «Запорожце» потерял его, но вернулся во двор и дождался возвращения иномарки. Громила приехал вместе с Лидой — судя по всему, они поужинали в каком-то ресторане. Было уже темно. По зажегшемуся в окнах свету Витя засек, в какую квартиру они вошли. Лида осталась у громилы на ночь…
Выслушав своего сыщика, Маша по-женски прикинула: ага, мужа Лидиного ни она, ни Ивашников в расчет не берут, а вот свою связь с громилой Лида скрывает. Значит, держит Ивашникова в резерве. Какова штучка?! Не зря Маша еще во студенчестве ревновала к ней Ивашникова!
Она видела Лиду один раз, на выпускном банкете фармацевтического факультета. Ивашников туда поперся вместе с ней, Машей. Уже тогда было понятно, что Колька идет к своим бывшим сокурсникам не за компанию, а чтобы похвастаться молодой женой. Парадный выход супругов Ивашниковых, догадалась Маша, предназначался для единственного зрителя — женщины. Вычислить ее оказалось легко: Маша поймала на себе чужой взгляд, еще — и задохнулась от ревности, хотя никогда не любила Ивашникова. Эта паршивка была похожа на нее, как сестра! Выходит, она, Маша, — только заменитель первой любви, суррогат, вроде кофейного напитка для бедных!
После этого о Лиде Рождественской несколько лет не было ни слуху ни духу. Правда, Маша видела ее фотокарточку в офисе у Ивашникова. Но карточка была старая, а Ивашников в ту пору еще не вылез из долгов и был Маше безразличен.
А теперь вон оно как получилось!
Маша приказала бывшему курсанту продолжать наблюдение. Даже пообещала удвоить гонорар, если он привезет убедительную фотокарточку, желательно порнографическую фотокарточку, настоящую фотокарточку, а не поцелуй в щечку.
И сегодня сыщик привез именно то, что требовалось.
Он шлепнул целую пачку снимков на арабский журнальный столик. Глянцевая бумага заскользила по глянцевому дереву, снимки рассыпались веером. Маша сразу выхватила взглядом гибкие линии тел и сглотнула комок в горле.
— Почему они зеленые? — только и спросила она.
— Потому что инфракрасная оптика, я же в темноте снимал, — пояснил Витя.
Маша не поняла, почему же все-таки зеленые, раз оптика инфракрасная, но переспрашивать не стала. Не важно. Главное, эта парочка кувыркалась в машине и были хорошо видны лица. На суде Ивашников не отопрется.
Наклонившись над столиком, она перебирала снимки. Какое у него лицо! Счастливое, вот какое. А эта Лида нельзя сказать, что млеет от счастья. Погоди, девонька, и ты погоди, Коленька. Вы этот трах запомните на всю оставшуюся жизнь. Это будет самый дорогой в мире трах. Если полтора года назад у Кольки было полмиллиона, то сейчас…
Бывший курсант задрал Маше подол и начал пристраиваться сзади. Она была по-домашнему, в халатике на голое тело. Витины старания мешали сосредоточиться, но шугануть его было бы несправедливо: сегодня Витя герой, сегодня Витя принес Маше, считай, не фотокарточки, а деньги… Сколько? Сколько может отсудить себе с этими фотокарточками оскорбленная изменой жена, если полтора года назад у Ивашникова было полмиллиона?
Маша нагнулась ниже и положила локти на столик. Запрокинутое лицо Лиды вблизи было видно плохо, нерезко. Бывший курсант наконец разобрался, что там у Маши к чему, и врубился в нее одним пронзающим движением. Маша была совсем сухая, и ей стало больно. Витя ударил еще раз, как ножом резанул. Машины глаза адаптировались к близкому расстоянию, и по каким-то непонятным ей законам оптики Лидино лицо на снимке сначала раздвоилось, а потом как будто выскочило из плоскости и стало объемным.
И тут Маша потекла. Она вообще легко возбуждалась, а от юного, брызжущего здоровьем Вити заводилась с пол-оборота. Но сейчас Витя был ни при чем. Если бы на его место встал другой, она бы и не заметила (однажды с Машей проделали такое. А она расцарапала обоим шутникам физиономии). Сейчас Машу возбуждало это Лидино лицо с неживыми, застывшими на снимке глазами. «Смотришь, стерва?! — про себя говорила ей Маша. — Смотри. Я могу с кем угодно и когда угодно. Могу с двумя неграми у Кольки на глазах. И он не посмеет заикнуться об этом в суде, потому что совестливый, как пионер, и потому что чувствует себя виноватым. А ты знаешь, что в первую нашу ночь он меня называл Лидой? Вот за это и виноват всю жизнь. Я ему не давала забыть, нет! Я ему эту «Лиду» тысячу раз припомнила, и, будь уверена, одно твое имя вызывает у него оскомину. Но это еще семечки. Ты представь, как он тебя возненавидит, когда за кувыркание с тобой заплатит мне… Сколько же он заплатит?»
