— Как, вы сказали, вас зовут? Я не расслышала.
— Так всегда случается.
— Да, все эти формальности все равно что соболезнования, так полагается, но никто их не слышит.
Я хотел уточнить, что так всегда случается со мной, но мне понравился ее такт, а еще больше ее голос, нежный, холеный и приятно низкий.
— Мое имя Хосе Перес, но друзья называют меня Винсент.
Она, кажется, не поняла и удивилась. Мне даже стало ее жалко. Я объяснил, что это шутка такая, пародия на пародию, слова, которые говорит Винсент Ван Дуглас в «Жажде жизни». Она сказала, что не смотрела, и спросила, ну и как, ничего, а я ответил, что картины ничего, а вот фильм так себе, что Керк Ваньког писал как плакал и наоборот, а Энтони Гокуин смахивал на ковбоя из салуна «Отверженные», но в любом случае лучше заручиться профессиональным, мудрым, мозговитым мнением моего друга Сильвестре. В конце концов я сказал, как меня зовут по-настоящему.
— Красиво, — сказала она. Я не стал спорить.
Кажется, Куэ все слышал, потому что высвободился от одного из щупалец костлявого осьминога, своей девушки, и сказал мне:
— Why don’t you marry?[2]
Вивиан улыбнулась, но машинальной улыбкой, почти рекламной гримасой.
— Арсен, — сказала его девушка.
Я воззрился на Арсенио Куэ, не отступавшего:
— Yes yes yes. Why don’t you marry?[3]
Вивиан перестала улыбаться. Арсенио, пьяный, тыкал в нас пальцем и говорил очень громко. Сильвестре даже отвлекся от шоу, но всего на секунду.
— Арсен, — нетерпеливо повторила девушка.
— Why don’t you marry?[4]
Был в его голосе какой-то странный звон, раздраженность, как будто я говорил с его девушкой, а не с Вивиан.
— Арсон, — выкрикнула она. Девушка, а не Вивиан.
— Арсен, — поправил я.
Она вперила в меня яростные голубые глаза, выпаливая всем недовольством, предназначавшимся Куэ.
— Ça alors, — бросила она мне. — Cheri, viens. Embrassezmoi[5], — a это уже Куэ, естественно.
— Oh dear[6], — выдохнул Куэ и позабыл о нас, погрузившись в эти локтевые, лучевые, ключичные, двуязычные. Трехъязычные.
— Что это с ними? — спросил я. У Вивиан.
Она пригляделась и ответила:
— Ничего, просто хотят превратить испанский в мертвый язык.
Мы оба рассмеялись. Мне стало хорошо, и теперь не только от ее голоса. Сильвестре вновь отвлекся от шоу, очень серьезно посмотрел на нас и опять уставился на цепочку грудей, ног, ляжек, выехавшую в стремительной конге на воображаемые рельсы — музыкальную, разноцветную, оглушительную. Номер назывался «Паровозик любви» и шел под «Морскую волну».
— Выйдем мы к морю, где плещутся волны, выйдем к зеленой морской волне, — сказала со значением Вивиан и ткнула девушку Куэ в плечо.
— Qu’est-ce que c’est?[7]
— Закрой французский кран, — сказала Вивиан, — и пошли.
— Куда? — осведомилась девушка Куэ.
— Yes where?[8]— подхватил Куэ.
— В пипи-рум, шери, — сказала Вивиан. Они поднялись и не успели уйти как Сильвестре развернулся внимающей спиной к сцене и почти закричал, бия ладонью по столу:
— Эта дает.
— Кто? — спросил Куэ.
— Да не твоя, другая, Вивиан. Точно дает.
— Вот уж не подумал бы, — сказал Куэ (а он, оказывается, пуританин, надо же), но вовремя добавил: — Потому что с Сибилой — так звали его девушку или кто она ему там, всю ночь я вспоминал и никак не мог вспомнить до сих пор, — совсем другое дело, — сказал он и улыбнулся в усы. — Сибила дает Самому — имея в виду себя, Куэ.
— Нет, Сибила, нет, — сказал Сильвестре.
— Дат, Сибила, дат, — сказал Куэ.
Оба были в стельку.
— А я говорю, другая дает, — повторил Сильвестре. Уже в третий раз.
— На чай, — продиктовал Куэ.
— Да не дает, а дает. Дает, зараза!
Я подумал, что пора вмешаться.
— Ну и славно, старичок, дает и дает. Давай смотри шоу, а то нас выкинут.
— Нас выведут, — сказал Куэ.
— Выкинут или выведут, какая разница.
— Очень большая, — сказал Куэ.
— Огромная, — сказал Сильвестре.
— Нас выведут отсюда, — сказал Куэ, — а тебя отсюда выкинут.
— Это правда, — сказал Сильвестре.
— Что правда, то правда, — сказал Куэ и зарыдал. Сильвестре попытался было его успокоить, но тут на сцену вышла Ана Глорьоса, а он не мог пропустить такую выставку ног и грудей и лукавой порочности, за которой угадывалось почти все. Когда вернулись Вивиан с Сибилой, шоу подходило к концу, а Куэ все еще плакал горючими слезами, уронив голову на стол.
— Чего это он? — спросила Вивиан.
— Qu’est-ce qu’il у a cheri?[9]— пропела Сибила, нависая над своим заплаканным возлюбленным.
— Он боится, что меня выкинут, — сказал я Вивиан.
— Да, да, вот такие у нас случаются сцены, — сказал Сильвестре, а Вивиан вставила поверх его голоса Вне сцены, — всех нас выведут вон, — продолжал он, описывая пьяным пальцем причудливую окружность, — а его, — и нацелил блуждающую указательную стрелу на меня, — вышвырнут с работы, бедолагу.
Вивиан прицокнула сложенными губками в притворном сокрушении, но на самом деле забавляясь, и Сильвестре глянул на нее в упор и чуть было не поднял снова руку, которой стучал по столу, настаивая на легкости поведения Вивиан, но отвлекся на девицу с подпевки, упорхнувшую к выходу, в ночную бездну забвения. Куэ еще порыдал. Когда я шел к оркестру, он продолжал убиваться, теперь за компанию с Сибилой, тоже пьяной, и я покинул столик, дрейфующий в море плача (Арсенио Куэ и К°) и замешательства (Сильвестре) и придушенного смеха (Вивиан), и вышел на сцену, которую теперь опустили до уровня танцплощадки.
